Глава IV
ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В МОСКВЕ
В ледяную топая броню,
Пляшет вьюга над Москвой-рекою,
Заметая белою крупою
Голубую тонкую лыжню.
Нынче день капризен, как судьба:
Утром солнце звякало капелью,
А затем прихлынула с метелью
Белая сплошная ворожба.
Я сижу, не зажигая света,
И включать приемник не хочу.
Нынче время, памятью согрето,
Шлет сигнал из дальнего рассвета
Кодом по сердечному ключу.
Тот рассвет у неба в изголовье
Был крутым от просоленных слов,
Красно-белым от бинтов и крови,
Черным от воронок и дымов.
Тяжкий грохот, прокатясь по крышам,
Прогремел за праздничным окном.
Только сердце почему-то слышит
Тот, другой артиллерийский гром!
Тот, другой, что, силы не жалея,
Был тараном схваток боевых.
Помнишь, Шурка, наши батареи?
Помнишь хлопцев, павших и живых?!
Помнишь жмыхи, что порою лопали?
Помнишь шутки, раны, ордена?
Помнишь, как катилась к Севастополю
Фронтовая грозная весна!
ИШУНЬСКИЕ ПОЗИЦИИ
В линзах солнце дымное дробится,
Степь — как скатерть с блюдцами озер.
Мы берем Ишуньские позиции.
Впереди, как в сводке говорится,
«Полный стратегический простор».
Ни куста, ни крыши, ни забора,
Широта, простор и благодать.
Только лупят из того «простора»
Так, что от свинцового напора
Головы порою не поднять.
Ну а мы, однако, поднимали.
Как смогли? У господа спроси!
Но таким огнем прогромыхали,
Что земля качнулась на оси!
Их окопы, танки, минометы,
Разом — огнедышащий погост.
И рванулась матушка-пехота,
И пошла, как говорится, в рост!
Хорошо ли обогрелись, фрицы?
Жарьтесь, за огнем не постоим!
Мы берем Ишуньские позиции,
Мы идем, освобождая Крым!
В полдень зуммер, топкий, как заноза:
— Вал пехоты выдохся, ослаб.
Враг застрял в траншеях, у совхоза,
Через час, не позже, новый залп!
Турченко не любит разговоров.
Развернул планшетку:
— Вот смотри:
Здесь совхоз, А там, у косогора,
Мы им зад прихлопнем ровно в три!
Вдруг застыв, прислушался всей кожей
И в окоп. — А ну, давай сюда! —
Я снарядный вой услышал тоже,
Но решил: минует, ерунда!
Взрыв раздался рядом, за спиной,
Вскинув кверху ящики и глину!
Оглушил, ударил, опрокинул,
Резкий и грохочуще-тугой!
Как в живых случилось мне остаться,
И теперь не ведаю о том.
Пролетев, как щепка, кувырком,
Чуть успел за бруствер задержаться
И, нарушив все субординации,
Придавил начальство животом!
Турченко неторопливо сел,
Осмотрел меня тревожным взглядом
И, довольный, крякнул: — Уцелел!
Повезло, брат, лучше и не надо!
Подал флягу. — На-ка, укрепись.
Все равно паружу не соваться.
Вон как начал минами плеваться.
Ничего. Потом не прогневись!
Взрывы, гарь… И вдруг песок на шею,
Сумка вниз из дымной темноты,
Кто-то следом прыгает в траншею.
— Покажите, что с ним?!
— Шура, ты?
— Жив! А я… А мне-то показалось…
Вижу вдруг — разрыв, и ты пропал…
Господи, ну как же напугал! —
И к плечу беспомощно прижалась.
Турченко ей сунул было флягу.
Отстранила: — Не люблю. Учти. —
А сама как белая бумага,
Как металл медали «За отвагу»,
Что сияла на ее груди.
Закурила, шапку подняла.
— Ну, пойду я… Хватит прохлаждаться! —
Улыбнулась: — У меня дела.
Ну а вам счастливо оставаться.
Ладно, знаю: смелые солдаты.
Кстати, и стрельбы почти уж нет.
Помогите выбраться, ребята! —
И за нами зашагала вслед.
Ласково похлопав по спине,
Турченко шепнул мне, улыбаясь!
— Если я хоть в чем-то разбираюсь,
Ты везуч, по-моему, вдвойне!
Ax, как нас встречали, как встречали
Горем опаленные сердца!
Женщины навстречу выбегали,
Плакали, смеялись, обнимали
И кричали что-то без конца.
Руки загорелые раскинув,
Встав толпою посреди пути,
Так, что ни проехать, ни пройти,
Окружали каждую машину.
Возле хаток расстилали скатерти
С молоком и горками еды
Русские, украинские матери,
Всем нам, всем нам дорогие матери,
Вдовы и столетние деды.
И, в толпе разноголосой стоя,
Хлопцы, улыбаясь широко,
Часто не остывшие от боя,
С уваженьем пили молоко.
С уваженьем? Нет, с благоговеньем!
Ибо каждый точно понимал
Все их муки, беды, униженья,
И ржаное, темное печенье
Было повесомей, чем металл.
И везде о самых долгожданных
Вопрошали мать или сестра:
— Вы не знали Мухина Ивана?
Или, может, бачили случайно
Пехотинца Марченко Петра?
Только где он, Мухин этот самый,
Как его отыщешь на войне?
Может, бьется за рекою Ламой,
Может, сгинул в Западной Двине?
Тот, кто любит, неотступно ждет.
У любви терпение найдется.
— Не волнуйтесь, мама, он вернется,
Вот побьет фашистов и придет!
Если ж не пришел, простите, милые,
Светлые пророчества бойцов,
Что дрались с любой бедой постылою,
С черной злобой пулеметнорылою,
Только вот не обладали силою
Воскрешать ни братьев, ни отцов.
Да и нас отнюдь не воскрешали.
Скажем без бодряческих речей,
Что не все мы снова увидали
Те края, где верно ожидали
Нас глаза сестер и матерей.
В СОВХОЗЕ
Фронтовая крымская весна,
Гарью припорошенные розы
(Хоть не время, все-таки война)
Пряно пахнут в садиках совхоза.
О, как дорог незнакомый дом,
Где ты мог с удобствами побриться,
Не спеша до пояса умыться
И поесть ватрушек с творогом,
Где хозяек щедрые сердца
Так приветить воина стараются,
Что тот дом и люди вспоминаются
Иногда до самого конца!
Над совхозом полная луна,
Как медаль на гимнастерке неба.
Пахнет свежевыпеченным хлебом,
И плывет в проулки тишина…
И в дому, и на крылечке хаты,
Ощутив тот истинный уют,
Разомлев, усталые солдаты
Пишут письма, чистят автоматы
И порой вполголоса поют.
Постучалась, отворила дверь
И сказала строго и печально:
— Я не лгу ведь никогда, поверь,
Не скажу лукаво и теперь,
Что зашла как будто бы случайно.
Ничего, не думай, не стряслось.
Просто я сегодня размышляю
И хочу задать тебе вопрос,
Только дай сперва мне чашку чаю.
— Но ведь ваш дивизион сейчас
У высот, отнюдь не замолчавших!
Три версты, не больше. И как раз
Ты могла нарваться в этот час
На любых: на наших и не наших!
— Опоздал, брат. Наша высота.
Впрочем, и не в этом даже дело.
Враг не тот, да и война не та.
Он ночами не такой уж смелый.
А пугаться при ночной поре —
Это новобранцу только можно.
Да и спутник у меня надежный. —
И — рукой себя по кобуре.
Люди мирных и далеких лет,
Вам, наверно, даже непонятно,
Как же это дьявольски приятно —
Сесть под лампу с парою газег!
И какое светлое открытие —
Вдруг изведать досыта и всласть
Радости простого чаепития,
На скрипучем стуле развалясь!
Не в траншее на хвосте у гибели,
Не в пути под снегом и дождем,
Не согнувшись где-то в три погибели,
А под крышей, в доме за столом!
Ставнями закрытое окошко,
Самовар, ватрушки, тишина…
А за дверью, крадучись как кошка,
Ходит прокопченная в бомбежках,
Злобою набитая война.
— Может, глупо душу открывать,
Только вот я не могу иначе,
Нет, ты должен правильно понять,
Я пришла… Мне хочется узнать,
Что такое для тебя я значу?
Не сочти горячность неуместною,
Если глупо, так и говори.
Дай мне руку честную-пречестную
И в глаза мне прямо посмотри!
Взгляды, встретясь, вдруг заулыбались,
И не помню, как произошло,
Только мы с тобой поцеловались.
Да, впервые вдруг поцеловались
Бурно и доверчиво-светло!
И война, что разъяренно билась
В грохоте, походах и дымах,
Вдруг на миг как будто растворилась
В серых запрокинутых морях!
Крымская военная весна.
Свет дробит колодезную воду.
И большая белая луна
Медленно плывет по небосводу.
Да, не тот, как говорится, враг.
Где былая точность канонады?
Шелестят над крышами снаряды
И все время бухают в овраг.
— Вот ты ценишь твердые сердца.
Ну так помни: войны ли, не войны —
За меня ты можешь быть спокойным,
Я честна во всем и до конца.
Может статься, цельная натура.
Только, знаешь, без высоких слов,
Вот сейчас с тобой я просто Шура,
Тихая, счастливая, как дура,
В мире повстречавшая любовь.
Пусть я буду твердой, хоть стальною,
Но теперь мне хочется с тобой,
Только ты не смейся надо мною,
Стать на миг какою-то иною,
Беззащитной, ласково-простой,
Мягкою, до глупости застенчивой,
Может быть, капризной, наконец,
Девочкою, девушкою, женщиной,
Ведь не век оружием увешанной
Мне шагать, как парень и боец!
Я к тебе ну словно бы припаяна.
Знаю твердо, без красивых фраз,
Что люблю без памяти, отчаянно,
Может, в первый и в последний раз!
Распахнула ставни, постояла
Перед шумом веток на ветру.
— Я тебе не все еще сказала,
Погоди, вот мысли соберу…
Нет, не надо, посиди спокойно.
Ах, как все красиво под луной!
Ничего не списывают войны,
Но вот счет здесь времени иной.
И людей быстрее постигаешь.
Ведь, когда б нас буря не рвала,
Я б с тобою встретясь, понимаешь,
Может быть, молчала и ждала…
Но скажи: ты веруешь в предчувствие?
У меня вот, знаешь, день за днем,
Ну, почти реальное присутствие
Словно бы несчастья за плечом.
Не подумай, что накличу беды,
Но боюсь, и ты меня прости,
Что вдвоем нам вместе до победы
Не дано, наверное, дойти…
Ты не первый день со мной общаешься.
Не за шкуру бренную трясусь!
Страшно, что до счастья не дотянешься:
Либо ты под взрывом где-то свалишься,
Либо я из боя не вернусь…
Знаю, скажешь, мнительная дура. —
Быстро прядь отбросила с лица.
— Ну к чему такие мысли, Шура!
— Нет, постой. Дослушай до конца!
Я хочу, чтоб ведал ты заране,
Как я этой встречей дорожу,
Почему пришла без колебаний
И зачем назад не ухожу.
Знаешь сам, что никакой войной
Никогда не оправдаю связи,
И сейчас, не ведавшая грязи,
Я как снег чиста перед тобой!
Повторяю без красивых фраз,
Что душой навек с тобою спаяна
И люблю без памяти, отчаянно,
Может, в первый и в последний раз!
Бросила на скатерть портупею,
Обернулась вспыхнувшим лицом!
— Да, люблю. И вправе быть твоею.
Ни о чем потом не пожалею!
Ни о чем, ты слышишь! Ни о чем!
Ночь клубилась черно-золотая.
Бился ветер в шорохе ветвей,
И кружились звезды, осыпая
Крышу хаты брызгами лучей.
Сухарям же с душами пустыми
Я б сказал из той далекой тьмы:
Дай вам бог быть нежными такими
И такими честными, как мы!
