— Сю-сю, — сказал Мышин, ворочаясь на полу.
Фаол продолжал: «Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит только один человек?»
— Млям-млям, — сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола, — шуп-шуп.
Фаол продолжал: «Если грешит только один человек, то значит, все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только выходит из него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать нехорошим».
— Умняф, — сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.
Фаол продолжал: «Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые называются одним словом „любовь“. Ошибка ли это языка, или все эти состояния едины? Любовь матери к ребенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине — быть может, это все одна любовь?»
— Определенно, — сказал Мышин, кивая головой.
Фаол сказал: «Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Раскрытие тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок…»
— Хвать! — крикнул Мышин, вскакивая с пола. — Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар.
<1940>
Мышину сказали:
— Эй, Мышин, вставай!
Мышин сказал:
— Не встану, — и продолжал лежать на полу.
Тогда к Мышину подошел Калугин и сказал:
— Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать.
— Нет, — сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
К Мышину подошла Селизнева и сказала:
— Вы, Мышин, вечно валяетесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед.
— Мешал и буду мешать, — сказал Мышин.
— Ну, знаете, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
— Да чего тут долго разговаривать! Звоните в милицию.
Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
Через полчаса пришел милиционер с дворником.
— Чего у вас тут? — спросил милиционер.
— Полюбуйтесь, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
— Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и этак…
Но тут Калугина перебила Селизнева и сказала:
— Мы его просили уйти, а он не уходит.
— Да, — сказал Коршунов.
Милиционер подошел к Мышину.
— Вы, гражданин, зачем тут лежите? — сказал милиционер.
— Отдыхаю, — сказал Мышин.
— Здесь, гражданин, отдыхать не годится, — сказал милиционер. — Вы где, гражданин, живете?
— Тут, — сказал Мышин.
— Где ваша комната? — спросил милиционер.
— Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, — сказал Калугин.
— Обождите, гражданин, — сказал милиционер, — я сейчас с ним говорю. Гражданин, где вы спите?
— Тут, — сказал Мышин.
— Позвольте, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
— Он даже кровати не имеет и валяется на голом полу.
— Они давно на него жалуются, — сказал дворник.
— Совершенно невозможно ходить по коридору, — сказала Селизнева. — Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги вытянет, да ещё руки вытянет, да ещё на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
— Присовокупляю, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
— Он и ночью здесь лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.
Селизнева сказала:
— У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Невозможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
— Они давеча хотели его керосином пожечь, — сказал дворник.
— Мы его керосином облили, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:
— Мы его только для страха облили, а поджечь и не собирались.
— Да я бы не позволила в своем присутствии живого человека жечь, — сказала Селизнева.
— А почему этот гражданин в коридоре лежит? — спросил вдруг милиционер.
— Здрасьте пожалуйста! — сказал Коршунов, но Калугин его перебил и сказал:
— А потому что у него нет другой жилплощади: вот в этой комнате я живу, в той — вот они, в этой — вот он, а уж Мышин тут, в коридоре живет.
— Это не годится, — сказал милиционер. — Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.
— А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, — сказал Калугин.
— Вот именно, — сказал Коршунов.
— Вот он вечно тут и лежит, — сказала Селизнева.
— Это не годится, — сказал милиционер и ушел вместе с дворником.
Коршунов подскочил к Мышину.
— Что? — закричал он. — Как вам это по вкусу пришлось?
— Подождите, — сказал Калугин и, подойдя к Мышину, сказал: — Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу!
— Не встану, — сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
— Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, — сказала Селизнева.
— Определенно, — сказал с раздражением Калугин.
И Коршунов сказал:
— Я в этом не сомневаюсь. Parfaitement![36]
<8 ноября 1940>
Пронин сказал:
— У вас очень красивые чулки.
Ирина Мазер сказала:
— Вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
— О, да. Очень. — И схватился за них рукой.
Ирина сказала:
— А почему вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
— Они очень гладкие.
Ирина подняла свою юбку и сказала:
— А видите, какие они высокие?
Пронин сказал:
— Ой, да, да.
Ирина сказала:
— Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.
— Ой, какая нога! — сказал Пронин.
— У меня очень толстые ноги, — сказала Ирина. — А в бедрах я очень широкая.
— Покажите, — сказал Пронин.
— Нельзя, — сказала Ирина, — я без пантолон.
Пронин опустился перед ней на колени.
Ирина сказала:
— Зачем вы встали на колени?
Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:
— Вот зачем.
Ирина сказала:
— Зачем вы поднимаете мою юбку ещё выше? Я же вам сказала, что я без панталон.
Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:
— Ничего, ничего.
— То есть как это так, ничего? — сказала Ирина.
Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну.
— Кто там? — спросила Ирина через двери.
— Откройте дверь, — сказал резкий голос.
Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:
— Ваша фамилия?
— Мазер, — сказала Ирина.
— Ваша фамилия? — спросил человек в черном пальто, обращаясь к Пронину.
Пронин сказал:
— Моя фамилия Пронин.
— У вас оружие есть? — спросил человек в черном пальто.
— Нет, — сказал Пронин.
— Сядьте сюда, — сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на стул.
Пронин сел.
— А вы, — сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине, — наденьте ваше пальто. Вам придется с нами поехать.
— Зачем? — сказал Ирина.
Человек в черном пальто не ответил.
— Мне нужно переодеться, — сказала Ирина.
— Нет, — сказал человек в черном пальто.
— Но мне нужно ещё кое-что на себя надеть, — сказала Ирина.
— Нет, — сказал человек в черном пальто.
Ирина молча надела свою шубку.
— Прощайте, — сказала она Пронину.
— Разговоры запрещены, — сказал человек в черном пальто.
— А мне тоже ехать с вами? — спросил Пронин.
— Да, — сказал человек в черном пальто. — Одевайтесь.
Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:
— Ну, я готов.
— Идемте, — сказал человек в черном пальто.
Низшие чины и дворник застучали подметками.
Все вышли в коридор.
Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запечатал ее двумя бурыми печатями.
— Даешь на улицу, — сказал он.
И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.
<1940>
Антон Михайлович плюнул, сказал «эх», опять плюнул, опять сказал «эх», опять плюнул, опять сказал «эх» и ушел. И Бог с ним. Расскажу лучше про Илью Павловича.
Илья Павлович родился в 1883 году в Константинополе. Еще маленьким мальчиком его перевезли в Петербург, и тут он окончил немецкую школу на Кирочной улице. Потом он служил в каком-то магазине, потом ещё чего-то делал, а в начале революции эмигрировал за границу. Ну и Бог с ним. Я лучше расскажу про Анну Игнатьевну.
