Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач.
«Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь,
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!»
Накричали речей
Мы за клан палачей,
Мы за всех палачей
Пили чай – чай ничей.
Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул крича —
Я орал: «Кто посмел
Обижать палача!..»
…Смежила веки мне предсмертная усталость,
Уже светало – наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло:
Такую ночь провел – не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча…
Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго, чудного палача!
1977
* * *Упрямо я стремлюсь ко дну —
Дыханье рвется, давит уши…
Зачем иду на глубину —
Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, – и стол, и дом,
Там – я и пел, и надрывался;
Я плавал все же – хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже, —
А я вплываю в мир иной:
Тем невозвратнее – чем ниже.
Дышу я непривычно – ртом.
Среда бурлит – плевать на среду!
Я погружаюсь, и притом —
Быстрее, в пику Архимеду.
Я потерял ориентир, —
Но вспомнил сказки, сны и мифы:
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города…
В них многорыбно, но – не шумно:
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло – хотя ни факела́,
Ни солнца
мглу не освещают!
Все гениальное и не-
Допонятое – всплеск и шалость —
Спаслось и скрылось в глубине, —
Все, что гналось и запрещалось.
Дай бог, я все же дотону —
Не дам им долго залежаться! —
И я вгребаюсь в глубину,
И – все труднее погружаться.
Под черепом – могильный звон,
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон,
И глубина не принимает.
Я снял с острогой карабин,
Но камень взял – не обессудьте, —
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов, до самой сути.
Я бросил нож – не нужен он:
Там нет врагов, там все мы – люди,
Там каждый, кто вооружен, —
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги, —
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры – акваланги.
Нептун – ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге – сушу?
Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямивши спины?
Затем – и это видит Бог, —
Чтоб взять каменья и дубины!
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных.
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,
Зову: «Спасите наши души!»
И если я не дотяну —
Друзья мои, бегите с суши!
Назад – не к горю и беде,
Назад и вглубь – но не ко гробу,
Назад – к прибежищу, к воде,
Назад – в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу, —
И я – выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду!..
Сомкните стройные ряды.
Покрепче закупорьте уши:
Ушел один – в том нет беды, —
Но я приду по ваши души!
1977
* * *Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, —
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной
Поскрипев, затихал, —
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: «Шевелись, подымайся, не спи!»
Все стоит на Руси,
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, —
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут, и – куда ему деться! —
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —
Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.
Отраженье свое
Увидал в полынье —
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие —
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит
стужу!
В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, —
Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!
Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой —
Пьет и хлещет коней!
А непьяный ямщик – замерзает.
Между 1970 и 1977
* * *Я первый смерил жизнь обратным счетом —
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился, и затих, и замер, —
Мне показалось – я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен,
И погружен в молчанье, а пока —
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам —
В ней каждый образ был неповторим…
Вот мой дублер, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта, —
Запас заглавных букв – на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него…
Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто, —
Все мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето…
И, словно из-за дымовой завесы,
Друзей явились лица и семьи, —
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их всех, с кем вел я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд, —
Обычное мое, босое детство
Обуют и в скрижали занесут…
Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля —
