Так что вполне естественно, что Капитан призвал к себе Чтеца и дал ему инструкции по повышению и дальнейшему неукоснительному росту уровня команды в части подготовки к празднованию, с целью занятия командой как минимум почётного второго места, а в перспективе - первого, с вручением дочерью губернатора победителям переходящего вымпела с черепом и костями первого губернатора, погибшего от обжорства и пьянства, о чём свидетельствует установленный ему на берегу памятник, изображающий переплетение бутылок, пулярок, фазанов и креветок, с надпись по-французски la Rine (ла Рин)...
Инструкции подкреплены были волосатым капитанским кулаком у носа Чтеца и добрым пинком для ускорения.
И Чтец вышед к народу и нача читать, и услыша его, многие пираты обезгласили, а многая из пиратов - обезножели...
Лекция первая
"Чревоугодие, как известно, грех! (Тут пираты глухо заворчали, так как слово "грех" у них имело более конкретное значение, связанное с беглым юнгой Пека-Энн, который, в данный момент времени, обливаясь слезами раскаяния безуспешно пытался разгрызть кокосовый орех на затерянном в океане атолле). Не о том мыслите, бесстыдники! Я об обжорстве говорю!
Знайте же: есть обжорство, а есть пристрастие к лакомствам. Кто бывал в Париже? (Поднялись пять-шесть рук) А кто бывал на Гусиной улице, у изображения святого Иакова Больничного? (Пираты радостно заржали, понимая соль шутки: на Пляс-Пигаль творилось такое, хоть святых выноси) Я серьёзно! Внемлите! Там, на Гусиной (теперь - Медвежьей, под влиянием пропаганды русского царя), на стенке нарисован святой Иаков. Кто и зачем нарисовал - не важно, у них в Париже этим многие увлекаются, на стенках рисуют или пишут, но важно вот что: улица эта - сплошь кондитеры и кондитерские.
И этот святой Иаков Больничный с вожделением смотрит на витрины, с громоздящимися горами тортов, пирожных, татралеток, марципанов, засахаренных плодов, мелких сваренных в меду и патоке конфект, прочих вкусностей, на перечисление которых потребуется время, потребное для того, чтобы переспать с дюжиной француженок в самом дорогом борделе Парижа.
Поэтому, сразу идём далее. (Пираты зашевелились, приготовившись идти, но вовремя поняли, что это фигура речи и набрались терпения)
Так вот. Местные говорят об святом Иакове на стенке, что его нос всегда повёрнут к сладостям. Точно так же мы можем назвать того, кто стремится удовлетворить пустоту чрева своего изысканно и то есть полакомиться. Чем мы должны отличаться от обычных обжор, поглощающих всё, что пахнет едой, неумеренно и без ощущения вкуса?
Один умный француз (пираты захихикали) сказал: "Животное насыщается, человек ест, но лишь умный и утончённый человек знает толк в еде!"
Сравним. Жила, к примеру, в Сирии женщина, съедавшая ежедневно двадцать кур и тридцать хлебов, при этом встававшая из-за стола с чувством лёгкого голода. (Пираты одобрительно заворчали, поглядывая на дверь камбуза, где кок Ганс Мордехай Штиль, заслушавшись, пережёг жарящуюся солонину, отчего из щелей поплыл восхитительный запах кавказского шашлыка. Грек из Колхиды Бердзени так и прошептал: "Shashlik-mashlik").
Артист императорского театра в Риме слопал кабана, барана, подсвинка и молочного поросёнка, запив их бочонком в сто бутылок вина. Звали сего героя Тангон.
Но и их переплюнул император Рима Максимилиан, который, при росте в восемь футов столько же имел в ширину. Любитель переодеваться, он частенько надевал на пальцы браслеты жены вместо колец, а её пояс - вместо браслета. Так вот: он за завтраком съел двадцать кило мяса, запив их восьмьюдесятью пинтами вина!
На этом первая лекция и завершилась. Пираты, как подброшенные баллистой, сорвались с мест и ринулись на камбуз.
Чтец вытер со лба пот усталости и уселся на бухту каната, достав из мешка для украденного пакетик с восхитительной русской забавой под названием "Semki"...
Из записок Чтеца:
ПИРАТСКАЯ ПЕСЕНКА
Жил-был весёлый мастер Джон,
Аой, Аой!
В лесах Британии рождён –
Аой, аой!
Он песни пел, он лук носил,
Он ел с бараниной чеснок,
На мох валился он без сил
И дрых без задних ног!
Однажды всадники в лесу
Аой, аой!
Гоняли рыжую лису –
Аой, аой!
Вступился смелый мастер Джон
За очень рыжую лису.
Любил лисичек очень он,
Он жил в своём лесу!
Достал высокий рыцарь меч,
Аой, аой!
И голова скатилась с плеч –
Аой, аой!
Трава в глазницах проросла,
Меж рёбер вырос бересклет.
И белка в черепе жила –
Там мозга нет как нет.
Теперь мораль я вам спою:
Аой, аой!
Имейте крепкую семью –
Аой, аой!
Вот если б Джон наш был пират,
Ему бы каждый был бы рад,
И за косой на Джона взгляд –
Расстался б с головой!
Аой!
Аой!
Аой!!!
***
ОБОРОТНИ НА «ФЛИБУСТЕ»
Пираты оборотней не любят.
Оборотень ненадёжен. На него нельзя положиться в бою.
Как-то Чтец, приняв на грудь пару-тройку ночных колпаков, написал на венке, который, вместе с мельничным жерновом, наутро должны были привязать к утопляемому свежеразоблачённому оборотню: "Кем обернётся он? Мельмотом? Космополитом? Патриотом? Таких мы видели уже, и всех повесим на вожже!"
А оборотням на корабле как мёдом намазано. То Кицуне с двенадцатью хвостами заведётся, пьёт мужскую пиратскую силу, то Волк по ночам на Луну воет, а потом шерсть из пушек крюками вынимают, то даже обычный домашний хомячок начинает по ночам лапками семафорить, информацию на проходящие транспорты передавать.
Скорый суд, справедливый. "Всех утопить!"
А тут к Чтецу в очередном порту, кажется, в голландском, кот приблудился. Худой, шерсть комом. Но об ноги трётся, ластится, в глаза заглядывает. А Чтеца к тому времени крысы одолели. повадились книги жрать и в их обгрызках розовеньких крысят выводить.
И всё бы ничего: Чтецу крысята очень даже симпатичны были, да и продовольственный запас на случай... Но они жрали непрочитанные ещё книги! Критики... Как говорил сигнальщик Иегуда Марс, "подвергали грызущей критике мышей".
Он, Иегуда, потом на берег списался в Гамбурге. Писал, что женился удачно. Сына Карлушей назвал... Дагерротип прислал, где он с приятелем. Чистый ангелочек, и зовут его Ангельским... Зато сынка Фридей назвал. В честь Барбароссы!
Но вернёмся к коту. Чтец его Барстером прозвал. За одно свойство: увидит что вкусное, тут же рядом оказывается и глазищами сверкает. Вот он кота вспышкой, burst-ом, и прозвал. А потом уже "стервец" в корень добавился. Вот и Барстер получился.
Отожрался котище, обнаглел. Стал только на хозяйской постели спать.
Чтецу бы ничего, только по ночам почувствовал, что кот (или не кот? а "кто"?) чересчур по-женски себя ведёт.
То толкать начинает и шепчет: "Перестань храпеть! Я из-за тебя уснуть не могу!"
То в потолок вытаращится и считает: "Обои - сто цехинов. Покрасить потолок - ещё двадцать пять. Чтец, а Чтец... А давай пол поменяем? На утеплённый?"
То плачет полночи: "Уйду от тебя! К маме! Ты мне что обещал? Рыбу свежую, вкусную-ю-ю... А сам? Рыбу сожрал, а мне - голову?"
Но Чтец терпел. Он вообще терпеливый. Когда ему индейцы зубы подпиливали, он даже не застонал. Только пел (внутри): "Врагу не сдаётся наш гордый пират!"
Его потом отпустили за мужество и героизм. Дали шкуру оленью и две скво в придачу. Скво он потом на Кавказе на шашку обменял.
Теперь Кавказ так и называют: СКВО.
Но вернёмся к коту.
Последней каплей, проточившей ложбину в граните чтецова терпения, стали слова Барстера, сказанные ночью: "А давай котяток заведём? Ры-ы-ыженьких... Ты ведь меня не бросишь?"
Утром Чтец пошёл к Капитану. И во всём признался.
После короткого допроса с пристрастием Капитан посадил кота в канатный ящик и немногословно объяснил: "Подделка. Фальшь. Оборотень. Звать Боку. С японских островов. Утопить".
На прощание Чтец разрисовал жернов для утопления цветочками. Всё-таки хорошо жили. Пока грань не перешла. Не перешёл. Тьфу. Не перешло...
Продолжение следует…
