Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

Я спал в вагоне, проезжая
Седьмую тысячу лугов,
Осин, отпрянувших от шпал. —
Они вопили, исчезая,
Их крики слышал я, хоть спал, —
Заштатных луговых богов.
В мой сон вступала мысль: а где же
Они шумят, когда в ничто
Направлен строй стволов литых?
Они живут одной мечтой!
Конец их жизни, их надежде,
Коль взгляд мой не объемлет их!..
И я надменно проезжаю —
И в пустоте, где ни души,
Поочередно оживляю
Леса, озера, камыши...
Мой сон. Над озером – туман.
Вдруг я в тумане различаю
Круженье маленьких фигур:
То духи? Зрения обман?
Они взлетают на бегу...
Как я не видел их вначале?...
Но словно спала пелена
С просторов обжитых, огромных
Я вижу тысячи существ:
Вода их танцами полна,
Они в воздушных спят хоромах,
За их мельканьем лес исчез...
Я мчусь по глади сна, как парус,
И духи дуют на меня, —
Я мал, я немощен без них...
Вот снова в стеклах лес возник.
Я у вагонного окна.
Я понял все – и просыпаюсь...

Ночь. Исцеления и встречи
Ушли. Пора перечеркнуть
Полета вертикалью вечной —
Горизонтальный пеший путь.
Во мраке ранящем весеннем,
Посредством зрения и чрез,
Пересекаясь с Вознесеньем,
Наземный путь являет – Крест.
О ты – оплакивать летящий,
Сшивая взмахом пустоту!
Учеников минует Чаша. —
Они до Чаши дорастут.
Весна – цветенье слов и мыслей...
О ты, летящий утешать,
Над садом души их повисли.
Пусть спят – смеются – не грешат...
О, как Земля вольна увлечь нас,
Как трудно перейти межу:
Ведь даже я, объявший вечность,
Пред восхождением дрожу!
О, как же страшно этим детям
Проснуться – и по трем ветрам
Развеяться!.. Четвертый ветер —
Народ рассеет, вырвет Храм,
Как древний кедр, из почвы с корнем...
О – пусть же спят и видят сны,
Меж тем как в муках ста агоний
Родятся Истины сыны!
Во сне и в яви – я меж вами,
Я – скрытый пламень ваших недр:
Я здесь – лишь отвалите камень!
Я здесь – лишь рассеките кедр!
Сей мрак – тревоги вашей оттиск:
Нагрянет страх – и в этот миг
Со мной вы ночью разминетесь,
Чтобы найти себя самих!..

Когда Голос пронесся и лесом стал —
Это было имя мое,
Но еще вожделенья не знал водоем,
Не испил забвенья – кристалл.
Когда поле спаялось из двух слогов —
Это небо меня звало,
И стремились к Творцу сотни малых богов,
Мотыльками стучась о стекло.
Когда море всплеснуло руками потерь —
Это я уже сам говорил,
Но ни света, ни страха еще не хотел,
Только страсть прорастала внутри,
Только строила страсть островерхий костел,
Крест разлуки венчал острие,
Только стон над вселенной руки простер —
Это было имя мое!..

Где до каждой весны —
По метелям разлившимся вплавь,
Где сбываются сны,
Никогда не сбывается явь,
В белоснежной стране,
Где, как свет, расставанье хранят —
По тебе и по мне
С колокольни любви прозвонят.
Где бы не были мы —
Пусть ни тени, ни памяти нет —
Встрепенемся из тьмы,
Отзовемся с безмолвных планет,
И на поле сойдем,
Не мечтая уже ни о чем,
Ты – весенним дождем,
Я – сквозь ливень глядящим лучом.
Если звон раскачать,
Если колокол светом налить —
Невозможно молчать
И нельзя ни о чем говорить.
Только, небо кляня,
Только, тленную землю любя,
Будет отблеск – меня
Излучаться сквозь отзвук – тебя...

По коленчатым проулкам,
По кружащим площадям —
Все-то сроки проаукал,
Зим и весен не щадя,
Все-то звал одну на свете,
Да ни отзвука – в ответ:
Ах вы, крыши, не трезвейте,
Ведь ее на свете нет.
Так и стойте, запрокинув
В небо белые дымы,
Из хмельных своих кувшинов
Наполняя чашу тьмы...

Господь окликал – то с угрозой, то ласково,
Тянуло к запретному, голос ломался.
Адамово яблоко с дерева райского,
На свете со сломленной совестью майся.
Лишь руку протянешь – и небо закружится,
Протянешься дальней дорогой для встречных,
И ужас – меж ребер, и в голосе – мужество:
Ты смертный и сильный – средь слабых и вечных.
Ты – клад недоступный, лес черный и девственный
Адам, познающий себя и висящий
На кедре Ливанском, на елке Рождественской,
Средь сотен стеклянных – один настоящий.
На кедре, на дубе Мамврийском, на яблоне —
На хрупких ветвях, на руках материнских,
Где надпись вины трехъязычная набрана
Руками бесстрастных типографов римских.
И в каждый апрель, как пушок возмужалости,
Из тел невоскресших трава выбегала,
И голос ломался – в угрозе и жалости,
И жизнь вожделенье во влагу влагала,
И мрак, осекаясь, рождался средь речи,
Небес кровяными тельцами играя,
И голос ломался – в разлуке и встрече,
Но дух не сломился, всегда умирая!..

Поэт наследует от Бога
Всевластность и покой,
Как небо замкнуто глубоко —
Неначатой строкой.
Судьба столетья золотая,
Задумана едва,
Придет, обличье обретая
Через его слова.
Но храм достроится – он снимет
Невидимый венец,
И поруганье в храме примет,
И славу, и конец.

Бездна беспамятна. Сговора нет с ней.
Только растет, победить ее силясь,
Дом деревянный – твой замок бессмертный,
Древний твой храм, где родился и вырос.
Вот что торжественней всякой кантаты,
Вот что славней гениальных полотен:
Липовый запах и холмик покатый,
Где ты мальчишкой лежал, беззаботен.
Прежде – привычны, а после – священны
Сумрачный день и наряд затрапезный,
Вилы, тележка, просохшее сено —
Память спасенная, мост через бездну.
Нет, ни в мышленье высоком, ни в действе —
Глаз не раскрыть, не избыть отчужденья:
Душу спасают Случайности Детства,
Бога приводят к порогу рожденья.

Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала,
Где дыханье – над бездной и тьмой,
Где звезда, излучаясь, качала
Мой зародыш и замысел мой.
Тропки света во тьме расходились,
Мрак покорно мерцал, как руда,
Наше солнце еще не родилось...
Где же был я, мой Боже, тогда?
Ты пространство творил голубое,
Я ж, намечен в его глубине,
Был в Тебе, значит – был я Тобою,
Ты с тех пор и поныне – во мне.
Как текли времена величаво!
Как струились миры от Лица!..
Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала,
Нам с Тобою не будет конца!

На славный спор о правой вере,
Во стольный Киев на ристанье
Пришли к Владимиру евреи,
Латыняне, магометане...
Князь истине внимал и бредням,
Всех выслушал – и все отверг.
И вот на проповедь – последним —
Выходит цареградец-грек.
Вся проповедь ему приснилась
В ту ночь: про первородный грех,
Про смерть Христа и Божью милость...
И слушает Владимир-князь,
Словами вещими согретый,
Воспоминанием томясь,
Как будто бы уже не раз
Переживал и слышал это...
Он посылает ближних слуг
В различных вер святые храмы:
Пусть им подскажут взгляд и слух,
Какой из всех – прекрасный самый.
И вот ответ: «Всего светлей
Поют в Софии, в Цареграде,
И мы забыли, пенья ради,
На небе мы, иль на земле!..»
...Века свершали над страной
Угрозы древних прозорливцев:
Господь велел осуществиться
Всем, не оставив ни одной
Напрасной. Поколений лица
Стирались мором и войной...
Но от конечного истленья,
Прощая грех, целя вину – Одно лишь
Пенье, только Пенье
Спасало Русскую страну:
О звуки Слова, искры Света,
Что в первозданной тьме горел, —
Певцы Руси, ее поэты
Единой страсти, разных вер!
В чащобе лет непроходимой —
Луч поэтический играл...
Хвала тебе, о князь Владимир,
Ты веру правильно избрал!..

Борис и Глеб, как ягнята
От ненасытного волка,
Смерть принимали от брата —
Лютого Святополка.
Не убоялись злобы
И от убийц не скрывались,
Только плакали оба,
С плотью младой расставаясь.
И друг за друга просили,
И друг о друге рыдали —
Глеб – из осенней России,
Борис – из заоблачной дали.
И о земном уделе
Не сожалели нимало,
И у каждого тело
Нетленно благоухало.
В смертный час у обоих
Сердце расширилось вдвое,
И посейчас любовь их
Ливнем слетает на поле...