Где иду я к полю жатвы
С яркой молнией серпа.
В тишине альковов брачных
И в веселье грешных лож
Желтизну колосьев злачных
Узнает равно мой нож.
Здесь иль нет, пришлец случайный,
Ниц ты склонишься челом —
Пред моей предвечной тайной,
Под моим святым серпом!»
1905
Горите белыми огнями,
Теснины улиц! Двери в ад,
Сверкайте пламенем пред нами,
Чтоб не блуждать нам наугад!
Как лица женщин в синем свете
Обнажены, углублены!
Взметайте яростные плети
Над всеми, дети Сатаны!
Хрусталь горит. Вино играет.
В нем солнца луч освобожден.
Напев ли вальса замирает
Иль отдаленный сонный стон?
Ты вновь со мной! ты — та же! та же!
Дай повторять слова любви…
Хохочут дьяволы на страже,
И алебарды их — в крови.
Звени огнем, — стакан к стакану!
Смотри из пытки на меня!
— Плывет, плывет по ресторану
Синь воскресающего дня.
1905
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной.
Горе тем, кто свеж и молод
Здесь, в тюрьме земной!
Нам дана любовь — как цепи,
И нужда — как плеть…
Кто уйдет в пустые степи
Вольно умереть!
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной…
Камень молотом расколот,
Длится труд дневной.
Камни бьем, чтоб жить на свете,
И живем, — чтоб бить…
Горе тем, кто ныне дети,
Тем, кто должен быть!
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной…
Распахнет ли смертный холод
Двери в мир иной!
Декабрь 1903
В ИГОРНОМ ДОМЕ
(Chemin de fer)[4]
«Кто они, скажи мне, птица,
Те двенадцать вкруг стола?
Как на их земные лица
Тень иного налегла?»
«Это я в узорной башне
Заточила души их,
Их сознаний звук всегдашний
Сочетала в звонкий стих.
Это я дала червонцам
Тусклый блеск, холодный яд.
И подсолнечники к солнцам
Обращенные стоят.
Я язык дала их знакам,
Их речам бессвязным смысл,
Им дала упиться мраком
Тайных символов и числ.
Я — мечта, но лишь качну я
Черно-синее крыло,
След святого поцелуя —
Тень им ляжет на чело.
Непостижна и незрима,
Я храню сомкнутый круг.
Не иди, безумец, мимо,
Будь со мной и будь мне друг!»
И, дрожа крылами, птица
Взором верных обвела,
И покрылись тенью лица,
Все двенадцать вкруг стола.
Октябрь 1903
В ее глаза зеленые
Взглянул я в первый раз,
В ее глаза зеленые,
Когда наш свет погас.
Два спутника случайные,
В молчаньи, без огней,
Два спутника случайные,
Мы стали близки с ней.
Дрожал вагон размеренно,
Летел своим путем,
Дрожал вагон размеренно,
Качая нас вдвоем.
И было здесь влияние
Качания и тьмы,
И было здесь влияние,
В котором никли мы.
И чьи-то губы близились
Во тьме к другим губам,
И чьи-то губы близились…
Иль это снилось нам?
В ее глаза зеленые
Взглянул я в первый раз,
В ее глаза зеленые,
Когда в них свет погас.
12 — 13 июня 1904, 1905
Я на дудочке играю,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Я на дудочке играю,
Чьи-то души веселя.
Я иду вдоль тихой речки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Дремлют тихие овечки,
Кротко зыблются поля.
Спите, овцы и барашки,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
За лугами красной кашки
Стройно встали тополя.
Малый домик там таится,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Милой девушке приснится,
Что ей душу отдал я.
И на нежный зов свирели,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Выйдет словно к светлой цели
Через сад, через поля.
И в лесу под дубом темным,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Будет ждать в бреду истомном,
В час, когда уснет земля.
Встречу гостью дорогую,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Вплоть до утра зацелую,
Сердце лаской утоля.
И, сменившись с ней колечком,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Отпущу ее к овечкам,
В сад, где стройны тополя.
18 декабря 1904
Мы с дрожью страсти и печали,
Едва над морем рассвело,
Ей чресла розами венчали
И гиацинтами чело.
На теле розовом и белом
Как кровь горели капли роз,
Одни мы были в мире целом,
И храмом стал нагой утес.
Жрецы ночей и наслаждений,
Мы перед вечной Красотой
Склонили радостно колени,
Воспев невольно гимн святой.
Но там внизу, когда тумана
Раздвинулся густой покров,
Открылись вышедшие рано
На ловлю лодки рыбаков.
И, отзвук песни их убогой
На высоте заслышав вдруг,
Она, объятая тревогой,
Разорвала наш тесный круг.
И солнце, беспощадным ликом,
Взглянув, огнем зажгло волну,
И, шаг ступив, с победным криком
Она низверглась в глубину.
Февраль 1904, ноябрь 1905
Тесно во мгле мы сидим,
Люди, над ярусом ярус.
Зыблются ветром живым
Где-то и стяги и парус!
В узкие окна закат
Красного золота бросил.
Выступил сумрачный ряд
Тел, наклоненных у весел.
Цепи жестоки. Навек
К месту прикованы все мы
Где теперь радостный бег
Нами влекомой триремы?
Режем ли медленный Нил,
Месим ли фризскую тину?
Или нас Рок возвратил
К белому мысу Пахину?
Песню нам, что ли, начать?
Но не расслышат и жалоб
Те, кто достойны дышать
Морем с разубранных палуб!
Кто там? Нагая ль жена
Дремлет на шкуре пантеры?
Чу! это песня слышна
В честь венценосной гетеры.
Или то Цезарь-певец
Лирой тревожит Тритона,
Славя свой вечный венец,
Славя величие трона?
Нет! то военных рожков
Вызов, готовящий к бою!
Я для друзей иль врагов
Волны упругие рою?
Эх, что мечтать! все равно —
Цезаря влечь иль пирата!
Тускло струится в окно
Отблеск последний заката.
Быстро со мглой гробовой
Снова сливаемся все мы,
Мча на неведомый бой
Бег быстролетной триремы.
1904
Все как было, все как вечно.
Победил и побежден!
Рассечен дорогой млечной
Бесконечный небосклон.
Миллионы, миллионы
Нескончаемых веков
Возносили в бездну стоны
Оскорбляемых миров.
Все — обман, все дышит ложью,
В каждом зеркале двойник,
Выполняя волю божью,
Кажет вывернутый лик.
Все победы — униженье,
Все восторги — боль и стыд.
Победитель на мгновенье,
Я своим мечом убит!
На снегу нетленно-белом
Я простерт. Струится кровь…
За моим земным пределом,
Может быть, сильна любовь!
Здесь же, долу, во вселенной —
Лишь обманность всех путей,
Здесь правдив лишь смех надменный
Твой, о брат мой Прометей!
Олимпиец! бурей снежной
Замети мой буйный прах, —
Но зажжен огонь мятежный
Навсегда в твоих рабах!
15 — 16 декабря 1904
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Ф. Тютчев
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок…
М. Лермонтов
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века, загадочно былые.
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамена,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали.
1903
Снилось ты нам с наших первых веков
Где-то за высью чужих плоскогорий,
В свете и в пеньи полдневных валов,
Южное море.
Топкая тундра, тугая тайга,
