Андрей Вознесенский - Ямбы и блямбы

Утром вставши, порубавши,
духи бешенства и огня
как смирительную рубашку
натягивают меня.

Сколько мужества, сколько муки
в этой близости роковой!
Волосатые чьи-то руки
из моих торчат рукавов.

Скажу милостивым государям:
собирателен мой удар.
Кто скрывается за ударом –
Маяковский или Ронсар?

Через гойевские «Капричос»
просвечивал правды клык.
Сквозь сегодняшние «Кирпичики»
просвечивает мой крик.

Провожала Москва Абдулова.
Толпы безголовые тулова.
Он был нашим «а» и «б»
в алфавитной темной судьбе.
Вслед «д» продудело про
Дело или Добро?

Лежал Александр Абдулов
картинно среди страны
без курева, без загулов –
Тарантино из Ферганы.
Лицо остывающей грелкой,
вернее, что было лицом,
летающею тарелкой
уносится за «Ленком».
Мы, с лычками и без лычек,
с толпою заподлицо
слепые идём, безликие,
потерявшие своё Лицо.
Лицо его плыло сбоку,
красиво, как полубог,
тинейджеровскую скобку
сменивши на полубокс.
Он был номинантом нации.
Я понял, какой ценой
он «с 1-го по 13-е»
спел, будто прощаясь со мной.
Лежал он уже не прежний,
сжигавший себя дурак,
с улыбочкой небрежной,
натянутою на рак.
Бабы жгли его кислотою,
меняли его черты.
Ах, времечко золотое!..
Любовь – финал доброты.

Клял почвенник Мрак хазаров,
но без хазаров – развал.
Озабоченный Марк Захаров
гениальным тебя назвал.
Молва, как штаны брезентовые,
останется после всех.
Модели твои бессмертны.
Но смертен ты, человек.
Москва провожала Абдулова.
Милиции сняв кольцо,
толпа безликая сдуру
молила вернуть Лицо.
Придёт ли сигнал оттуда?
Верните лицо Москвы!
Дома разъезжались, будто
всадники без головы.

Ты преодолел заторы,
но соблюдал посты.
Спасая мир Красотою,
себя не сумел спасти.

Саша, прости!

По прямому парижскому проводу,
как питаются через зонд,
перевариваю доводы
продолжательницы Жорж Занд.

Я заглатываю с проводами
целиком.
Над леском пробегают домы,
рекламирующие «Ленком».

Ты рассказываешь мне больше
про Парижи иных эпох.
Осторожней с Эйфелевой башней –
поцарапает мне пупок!

Как свидетельство той кормёжки
посреди Воробьёвых гор,
как платочек в грудном кармашке,
поднимается Сакре-Кёр.

Я в Париже бывал немало,
но такого, как Ты, не знал –
его ночь меня обнимала,
животом его понимал,

как картинки из серии Цейса,
хорошо хоть душа жива,
хорошо, что в этом процессе
не участвует голова.

Наши медики прозевали
независимое нутро,
где таится душа живая,
как под нами идёт метро.

Накорми же меня, партизаночка,
к удивлению парижан.
Все мужчины – как башня Пизанская.
Ты прозрачна – как пармезан.

От рассвета до рассвета
себя, тебя любя,
как видеокассету
засовывал в тебя.

Часть моего, бесспорно,
достанется толпе,
но главное – сквозь поры –
останется в тебе.

Останется истеблиш.
Красу не изменя,
ты вдруг немного станешь
похожей на меня.

Я из твоей одёжки
гляжу как в дырки джинс.
Живу, пока живёшь ты,
моя вторая жизнь.

Ухаживали. Фаловали.
Тебе, едва глаза протру,
фиалки – неба филиалы –
я рвал и ставил поутру.

Они из чашки хорошели.
Стыдясь, на цыпочках, врастяг
к тебе протягивали шеи,
как будто школьницы в гостях.

Одна, отпавшая от сверстниц,
в воде стоящая по грудь,
свою отдать хотела свежесть
кому-нибудь, кому-нибудь…

Упёршись в чашку подбородком,
как девочка из «Де Маго»,
ждёт жестом эротично-кротким –
но – никого, но никого.

Ты понимаешь, с кем связалась?
С самим, быть может, Князем зла.
Гитара коброй развязалась,
по телу кольцами ползла.

Когда играешь ты на шару
в концерте, сердцу вопреки,
прошу тебя – стряхни гитару
с остановившейся руки.

Но каждым вечером я в шоке:
так гипнотически стоит,
как кобра, раздувая щёки,
в тебя нацеленный пюпитр.

Автопортрет или привидение?
Старик, исчадие моих дум?
Кто глядит из воды бадейной?
Вы, Аввакум?

Когда бы меня спросили,
отвечу не наобум:
Кто национальная идея России? –
Аввакум!

Я – Аввакум,
патриарх обездоленных,
бездомных, без денег, без грёз,
без Долиной.
Я обогнул,
патриот раздолбанный,
край, который Бог не курировал.
Я – вакуум.
Я протеже хулиганских фортун…
Я – Аввакум.
Я сентиментальность затабуировал,
обезболивание эвакуировал.
Я – патриарх
сегодня уволенных.
Я – архитектор
толпы в бейсболках.
Тех, кто собаки, и тех, кто волки.
Я – вакуум,
втягивающий их боли,
Я Аввакум.
Я Аввакум,
волокум за волосы,
я певун,
лишившийся голоса.
Я – Аввакум.

Мимо летят поезда пунктирные,
взоры осенние – с паутинками.
Здесь я родился, я жил рисково.
Я за единство путём раскола.
Вся заваруха – виной чиновники –
в кризисе духа,
а не в экономике.
Вакуум духа губит гостело.
Нет ни Обуховой, ни Гастелло.
С фирмами – худо,
с фильмами – туго.
Вакуум духа.
Аплодисменты как оплеуха.
Вакуум духа.
Вакуум мира военных советов.
Вакуум мыла в мужских туалетах,
вакуум духа в сфере одежды,
вакуум Веры, Любви и Надежды!
Вакуум Бога. Где ты, БГ?
Бородку сосулькой зажал в кулаке.
Скажет мой друг: «Окунёмся, Андрюха,
в вакуум духа».

Квакаем глухо,
лажаем правительство.
Замораживается строительство.
Нету самой высокой башни.
Где наши башли?

Женщины лакомо жаждут парковки –
рыбки в вакуумной упаковке.

Кризис – как женщина.
После посмотришь,
кто опоздал – тот не успел.
Так почему же «Дженерал Моторс»
в годы кризиса преуспел?

Может, сбивши очки с главбуха,
общий Кризис, как динамит,
сострадающей силой духа
человечество объединит.

Сколько говна съели наши гумна!
Почему олигарха хвалит чум?
Свищет вакуум аввакумный.
Я – Аввакум.

Карьеркегор автострад. Натюрморт –
seven up.
Авен горд.
Авангард.

Саван на рыло накину с ходу.
Вакуум Духа – света канун.
Я – Савонарола
своему народу.
Я – Аввакум.

Бейсболка клёво
легла на бровь.
Мы – группа крови.
Бьют – в кровь.

Как много, Боже,
подобных групп!
Узнаете больше –
вы труп.

После первой крови –
как штрафники.
Нет правды кроме –
мы кровники.

Совковой лопатой
козырь бейсболочный.
«Держись! Не падай!» –
«Бейте, сволочи!»

Лицо с синяками
и всё, что прилипло,
прикрыто очками
от мотоцикла.

Отцы от поэзии
дрыхли и дохли.
Мы им бесполезные
дылды и рохли.

Люблю я, бесспорно,
духовный вакуум.
Но в кухне бесполой
мы много не вякаем.

Те, кто помоложе,
плюют на ругань,
мол, мы отморозки,
мы гитлерюгенд.

Прошли изменения,
в растительном – дух.
Мы – люди третьего измерения.
Родители жили в двух.

Процветание или кризис?
Фашист или антифашист?
Цветаева или Гилельс?
Я – антифетишист.

Над разными кровлями
синь как вымытая.
Мы одной группы крови –
мы, ты и я!

Пусть эти мысли безбожные
во мне перекипят.
Но кризис нельзя бейсболками
перекопать.

Безмолвие взбудоражено.
Темнело возле реки.
Над толпой оранжево,
как пятна кураги,
стояли кулаки.

Небесной разборке
был нужен ГУЛАГ.
В перчатке бейсболки
таится кулак.

Меня неправедно уволили.
Ты, Господи, меня уволь,
уволь меня от канифольного
смычка в мозгу – такая боль!
Уволь меня от своеволия,
от незаполненного дня.
Придёт возмездие?
Тем более,
уволь меня.

Нет человека с кличкой «Кризис».
И некому устроить мордобой!
Верха за место перегрызлись.
Нас тыщи, брошенных Тобой.

Зачем купила я бахилы?
Сплю трое суток. Спать опять?
Дай пожевать! Мне хватит силы
одной Россию перебрать.

Пойду на дело. Омертвело
я с наглым увальнем стою –
продам уволенное тело,
но душу я не продаю!

Она, душа, не продаётся.
Она ещё не прощена.
Не видно звёзд со дна колодца.
С ведром утоплена вина.

Сколько достали этих вёдер!
Вина меняет имена –
здесь нужен Достоевский Фёдор.
Ты только не уволь меня.

Мне снилась пьеса второразрядная.
Я, репортёр и эрудит,
сижу в партере, и рядом
чужая женщина сидит.

Не близкая ни взглядами, ни знаком,
но, вдруг сквозь дырочки в парче,
я ощущаю страшный вакуум
в её, да и в моём плече.

Мы с ней не бумагомаратели,
моё, да и её плечо,
сменило прежний термин «вакуум»
на «тяжело» и «горячо».

Официальные патриархи,
на шубах – никоновский ракун,
вас, нажравшие по три хари,
инспектирует Аввакум!

Может, это гордыня потрясная
увела меня от икон?
У поганца – погоны под рясой,
у меня под рясой – огонь.