Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Ничего не скажешь милому соседу.
Ничего не скажешь — промолчишь.
Ведь сосед — не милый: я с тобой не еду,
Обо мне дорогою грустишь.

Вот начало ночи. Про разлуку злую
Радио концерт передает.
Я тебя — ты слышишь, милая? — цалую,
Голос о любви твоей поет.

А на небе черном, возле звезд синея,
Птиц ночных повторны голоса.
Нам они стозвучны – гимны Гименея,
Озаряя наши небеса.

Авиаполеты совершая ночью,
Тайно наклонялся до крыш,
АНТы-самолеты — слышим мы воочью —
Нарушают неземную тишь.

Ветер пробегает воздуха просторы,
Листья сами льнут к его волне.
Мы с тобой проводим звездные дозоры,
Веруя полуночной луне.

Как хорошо бродить среди людей
И наблюдать за ветерком, проплывшим
По лепесткам сентябрьских ветвей,
Природный срок еще не пережившим.

В ночной толпе движенья ровный ход,
Журчанию подобный, — это повод
Жужжания подобный говор
Сравнить толпу с потоком мелких вод.

Как хорошо внимать на расстояньи
Осенней музыке, играемой в садах, —
Людей безоблачных пустое развлеканье,
Несомое в звучащих облаках.

В толпе движенья ровный ход,
Плывущих лиц живая перемена —
Немыслимый ночной круговорот
И светлых платьев вянущая пена.

От холмов уйдя в отроги,
Разбегаются поля.
Будят клены-недотроги —
Это купы, это кроны
Темнокудрого Кремля,
Это Миргород зеленый, —
Полногрудная земля.
А дорогой по дороге
Выступают тополя.

От мороза до мороза —
С половины марта до зимы
Сохраняется каприз наркоза.
Вне движенья сохранились мы.

И теперь приветствуем беду:
Павильоны летние пусты,
Да на столик шахматный в саду
Планомерно падают листы.

Подобна голосу дьячка,
Ведущему святую пряжу,
Растрату времени, покражу
Оплакивает трель сверчка.

Сверлит, протачивает щели,
Казенный разрушает дом,
В котором временно живем
По воле чумной канители.

Звенит подобием волчка,
Чертит невидимые круги —
Бесчеловечные досуги,
Непрошенные мной услуги
Инфекционного сверчка.

И вот — чем дальше, тем яснее,
И вот — чем дальше, тем видней
Неправедная повесть дней.
Не знаю, что мне делать с нею.
Тепло больничных коридоров,
Тюремно-медицинский норов
Свежеокрашенных палат.
Мирись, мой ангел, рад-не рад,
Без возражений, разговоров.

Устав больничного гарема
Не до конца преображен —
Неопытная теорема
Благих, трудолюбивых жен.

Декабрь, оттаявший, нетвердый,
Утрами синий полусвет.
Индустриальные рекорды,
Столбцы стахановских газет…

Скарлатинозная палата —
Белоголовый детский сад —
Сорокадневная расплата,
Живой сорокадневный ад.

И взоры, никнущие долу,
Ресницы, устремленны ниц.
Хвала прекраснейшему полу
От сумароковских страниц.

Она святого Иордана
Полдневный зной, безводный луг,
Веселости, любви, обмана
Неиссякаемый досуг.
Она долина Хараара,
Непокоренная пока, —
Веселости, любви, пожара
Глубоководная река.

Живя самоконтролем бдительным,
Нежна, румяна и бела —
Она мила, и утвердительно
О том свидетельствуют зеркала.

В силу удельного веса,
Меньшего веса воды,
Вдоль затонувшего леса
Плыли весенние льды.

Доски забора намокли,
Подмыт половодьем сарай.
Над гатью заречной не молкнет
Галок полуночный грай.

Галки не молкнут, а кроме
Не молкнут огни фонарей.
На приземленном пароме
Смена плывущих теней.

Посылка

Галок полночных рулады
Слушать воде довелось.
Истоки неточной баллады —
Дождинки на ветках берез.

Высокий, плотный гражданин,
Надев колесные очки,
Идет проспектом не один:
Ведет с собою каблучки.

Она идет, идет сама.
Она его уводит прочь.
Как неустойчива зима —
Страдает оттепелью ночь.

Я проездом на беду
Посетил звериную столицу,
Т. е. я гулял большом саду,
Я рассматривал животных лица.

А теперь мартышка на трубе
Удочкою ловит дым багровый,
На боярских на воротах, на гербе
Бык и окунь волокут оковы.

Расплескалась чистая криница,
Хмара непутевая нависла;
На селе известная синица
По воду шагает с коромыслом.

Дятлы ветви тополя качают,
Раскачали и качают снова,
И глаза в листве не различают
Памятник чугунного Крылова.

Раскрутился змеистый снежок.
Путь заказан Владимиру чинный.
С двери отнят засов. Послух свечи возжёг
Чистой Матери Десятинной.

Ночь стоит. По морозу полозья скрипят.
Кони глазом косят озверело:
О дощатые стены домовья не в лад
Ударяется мерзлое тело.

И вот теперь — в часы уединенья
В присутствии недремлющих чудес,
Когда вы слышите своих сердец биенье, —
На воды, нежный луг, дворцы и лес

Защитою от злого разрушенья,
Друзья, зовите благодать небес;
Чтоб вечность саду дивному дала,
Молите нимфу Царского Села.

Преимущество тех, кто остались в живых,
Только в том, что за ними права
О друзьях, о соперниках бывших своих
Произнесть приговора слова;

Преимущество в том, что не страшен ответ.
Не уколет насмешливый взор,
Потому что такого и взора-то нет,
Да немыслим и сам разговор.

В этом тихая скука и нудная боль,
Это зло, это холод и мрак…
Ни чужих поцелуев, ни чужого «позволь»
Не воротишь оттуда никак.

И тогда начинаешь смешное — любить,
Начинаешь дурное — жалеть,
Потому что тому, неживому — не быть,
То есть с нами не жить, не стареть.

Удивленья достойны и скупость людей,
И упрямство божественных жен.
Хороводу сентябрьских солнечных дней
Срок ничтожнейший положен.