Восторга, онемели, и на них
Как будто ветром мраморные складки
Крутились; но невозмутимо тих
21
Был вечер; пыль недвижная стояла
Как золотой туман, кой-где колокола
Перекликались. В улицах не мало
Гуляющих толпилось, демон зла
Бродил как сумерки, знаком не всем он,
Лишь избранным понятен этот демон.
Он сам сейчас префекту диктовал
Такой приказ: "Альберти, что смущал
Народ своею неприличной позой,
Схватить, препроводить и допросить",
И, сам же тешась над такой угрозой,
Сбирается начальству насолить.
22
Чудак, который так себя прославил
Тем, что, быть может, тронут головой,
Уж на мосту давно свой пост оставил
И шел один по темной мостовой,
Свои усы прикрыв плащом от пыли.
Но вот его заметили. Следили
Сначала издали, потом за ним
Столпились и пошли (таков уж Рим).
Он оглянулся — все остановились;
Навстречу сотням глаз он поднял взгляд.
И странным выраженьем озарились
Его черты: он был и зол, и рад.
23
В одно и то же время и презренье
Мгновенное мелькнуло на губах,
И радость гордости, и сожаленье,
И смелость, и какой-то дикий страх;
Он побледнел и вздрогнул.
"Вы идете
Зачем? — спросил он громко, — или ждете,
Что я спасу вас! Господи, прости!
Иль думаете вы меня спасти?"
Толпа сконфузилась… уже готова
Была и удалиться, и отстать,
И верно б удалась, если б снова,
Насупив брови, он не стал ворчать.
24
"За вас мне больно, римляне, но шляпы
Я пред рабами не хочу снимать".
— "Но кто же ты?".
— "Кто? у шпионов папы
Спросите, ежели хотите знать".
Толпа заволновалась.
"Я Стефано
Альберти, я миланец, из Милана,
Узнав, что брат мой, защищая Рим,
В бою был ранен, я пришел за ним,
Чтоб отвезти на родину. В больнице
Почти здоровым обнял я его,
Но сестры милосердия к темнице
Приспособляли брата моего.
25
"В неволе он за то, что враг неволи,
За то, что благороден он и смел,
За то, что Рим любил, любил до боли,
Любил до слез, за то, что прилетел,
Сочувствуя великому народу,
В воротах Рима биться за свободу
В те дни, когда французский генерал
Вас бомбами громил и осыпал.
Увы! затмивши солнце вашей славы,
Французских пушек дым принес вам ночь,
Где ж вам помочь Италии, когда вы
И одному не можете помочь!
26
"Брат без суда отправлен в крепость латы
И вот томится с лишком, с лишком год.
Как видно, те же когти, те же лапы
У инквизиции: кто попадет -
Прощай! пощады нет! в одно лишь чудо
Я верил в Риме: в подкуп. Да! покуда
Бряцали скуды, верил я в него,
Но тем не спас я брата моего,
Мне не дал бог такого миллиона,
Который бы донес мою мольбу
До высоты апостольского трона
И мог бы увенчать мою борьбу.
27
"Теперь я нищий, все мои посланья,
В которых я описывал мои
И нужды, и душевные страданья,
Не доходили до моей семьи.
Одни монахи ими потешались.
И мысли у меня не раз мешались,
Хотелось мне бежать домой, домой!
Но как явиться к матери родной
Без сына? К братьям как прийти без брата?
К невесте как прийти без жениха?
Во имя бога и всего, что свято,
Я кардинала умолял… ха, ха!
28
"Мне отвечали: ждите амнистии,
Тогда простят. Простят! за что прощать!
За то ль, что брат мой, по словам мессии,
Пришел сюда за братьев умирать?
Он стоит славы, а не истязанья.
В священных книгах есть одно сказанье,
Как ангел из тюрьмы освободил
Петра апостола, цепь сокрушил
И растворил врата, а вы, Петровы
Наместники, вам тюрьмы воздвигать!
Да все свободное сажать в оковы!
Как вас за это не благословлять!
29
"Ключи от рая! где они?! Мы знаем
Ключи от вечных тюрьм. Кто видел их,
Ключи от рая?! Бели этим раем
Заведует палач друзей, родных,
Мучитель сына иль мучитель брата,
Заклятый враг всего, что сердцу свято,
Какой осел захочет в этот рай!
Нет, папа, нет, отец! не отворяй
Мне неба! Там, где ты, нет бога,
Нет истины, нет разума, и лет
Любви. Довольно, граждане, не много
Осталось мне глядеть на этот свет.
30
"Беречь себя не стоит: передайте
Мои отчаянье и горе землякам.
Мы больше не увидимся. Прощайте!"
И он ушел, и по его следам
Никто не тронулся, хоть и звучали
Шаги толпы… иные молча сжали
Кулак, иные принялись свистать,
Острить, смеяться, словно разогнать
Хотелось им обычную суровость.
Окошки отворялись, сверху вниз
Повисли головы, стараясь новость
Поймать, покуда все не разбрелись.
31
Ночь темная так быстро заливала
Равнины, и холмы, что фонарей
Столица зажигать не успевала,
И только пахло дымом фитилей.
В одном из переулков дальних, чадных
И тесных, посреди совсем нескладных
Каких-то зданий, втиснутый кой-где
В разбитые руины и нигде
Не освещенных, шел Альберти. Видно,
Воров он не боялся, как бедняк.
(Иному трусу-богачу завидно,
Что бедняку не страшны глушь и мрак.)
32
"Стой!" Резкий шепот в темноте раздался,
И жаркий вздох пронесся над плечом.
"Альберти?." — "Я. А ты откуда взялся,
Джузеп?" — "Синьор, я вас узнал с трудом,
И если б кто-нибудь другой попался,
Я б с ним теперь порядком расквитался
За глупую ошибку… Вы домой?"
— "Домой". — "Идите же скорей за мной,
Или сейчас поймают вас; лам надо
Таких, как вы, беречь". — "Беречь? Зачем?"
— "Молчите; тише! может быть, засада…
Тс! Будьте немы, и я буду нем".
33
И молча, светлые углы площадок
Минуя, улиц пять они прошли
И повернули к Тибру. Здесь осадок
Всех нечистот, которые текли
Из города, мог отравить дыханье,
Здесь над рекой ночное колыханье
Паров белесовато-голубых
Одно б могло навеять на иных
Тоску невыносимую. Верхушки
Деревьев низеньких из-за домов
Торчали, дальше квакали лягушки,
Как будто пели гимны в честь воров.
34
По темной лестнице они взобрались
На темный верх. Джузеп нащупал дверь
И так толкнул, что стены зашатались.
Дверь отворилась. "Ну, синьор, теперь
Вас никакой, ни друг ваш, ни собака,
Ни даже дьявол не найдет, per Вассо! {*}
{* Клянусь Вакхом! (ит.).}
Не только спрятать — можем и увезть.
Э! Вы не знаете, что значит месть
Отца и монсиньора Антонелли?
Не знаете?.. Так я когда-нибудь
Вам расскажу… Эге! Вы в самом деле,
Синьор, дрожите, — надо вам заснуть".
35
— "Джузеп! Я думал, что меня посадят
В одну темницу с братом, и тогда
Скорей заступятся, скорее сладят
С упрямством деспотизма, — да, да, да!
Я шел на это… Если здесь умру я
От лихорадки, чем, скажи, могу я
Полезен быть! А ежели я там
Умру, — о! может быть, я повод дам
К ужасным толкам, — этого боятся
В наш век и варвары". — "Ну вот, синьор,
Для этого и надо вам дождаться
Зимы, тогда и будет разговор.
36
"А летом, — летом в Риме разговора
Вы не услышите. Да и тогда… все вздор,
Для папской власти в Риме нет отпора,
И если вам подписан приговор,
Вас не спасут ни письма, ни патенты,
Ни консулы, ни даже президенты.
А умирать вам рано, я не дам
Вам умереть, per Bacco! Завтра ж вам
Другое мы отыщем помещенье,
Здесь и сестра моя не может жить".
— "Спасибо, друг… А впрочем за спасенье
Не следует людей благодарить".
37
"Тот и не человек, кто не спасает
Невинных, при возможности спасать".
Но вот Джузеппе спичку зажигает
И начинает угли разжигать.
Вот смуглое лицо его кудрями
Нависло над жаровней, и губами
Такой пускает ветер на огонь,
Что иокры брызжут; (c)от, разжав ладонь,
Бросает он в огонь смолы щепотку,
Чтоб разогнать тлетворный пар ночной.
Дым тянется в окошко за решетку
И тучу мошек тянет за собой.
38
Джузеппе (иначе Жозеф) был малый
Лет двадцати, народный тип вполне:
Глаза — два угля, лоб немного впалый,
Орлиный нос, который по длине
Лишь одному грузинскому уступит,
И волосы, каких никто не купит
Себе на плешь, — лес вьющихся вихров,
Или с отливом черных завитков.
Он сухощав был, строен, одевался
То как простой факин, то надевал
Штиблеты, то в пальто являлся
На Монте-Пинчио, то пропадал.
