Темным дождливым вечером возвращаясь от Горы домой, Биной медленно брел по грязной улице. В душе его шла борьба — чувства не желали соглашаться с доводами разума. Биной очень легко воспринял мысль Горы, что современное общество — если оно хочет оградить себя от всевозможных ударов, явных и скрытых, — должно особенно свято блюсти все правила касты в отношении пищи, одежды и тому подобного. Он горячо спорил по этому поводу с людьми, придерживающимися противоположной точки зрения, и утверждал, что, если враг осадил крепость, нельзя обвинять в недостатке лояльности тех, кто жертвует жизнью, защищая все подступы, бойницы, ворота и даже щели в стенах.
И тем не менее Биной очень страдал от того, что Гора запретил ему ходить к Анондомойи.
Отца у Биноя не было, мать он тоже потерял рано. Дядя его жил в деревне. Биной учился в Калькутте и с детских лет привык жить один. Когда Гора привел его к себе в дом и познакомил с Анондомойи, Биной сразу же крепко привязался к ней и даже стал называть ее матерью. Сколько раз, бывало, приходил он к ней в комнату полакомиться. Сколько раз Гора шутя упрекал мать за то, что во время обеда она подкладывает Биною все лучшие кусочки. Биной знал, как беспокоилась Анондомойи, если несколько дней он не приходил к ним, знал, с каким нетерпением ждет она конца их собраний, чтобы усадить его рядом с собой и накормить любимыми лакомствами. Разве сможет Анондомойи примириться с тем, что Биной в страхе перед осуждением общества больше не будет есть у нее в комнате? Да он и сам не вынесет этого.
«Больше я не буду готовить для тебя, а приглашу хорошего повара-брахмана», — снова и снова вспоминал Биной слова Анондомойи. Конечно, она сказала это в шутку, но сколько горечи было в ее словах.
Наконец Биной добрался до своего дома.
В пустом доме было темно, повсюду валялись газеты и книги. Биной чиркнул спичкой и зажег лампу, — стекло ее было захватано руками слуг, белая скатерть на письменном столе — вся в чернильных и масляных пятнах. Биной задыхался в этом доме. Одиночество и тоска особенно сильно давили его сегодня. Освобождение страны, сохранение устоев общества — все эти задачи казались ему расплывчатыми и фальшивыми. Насколько больше правды принесла с собой та «неведомая птица», которая однажды в ясное июльское утро подлетела к клетке и снова упорхнула… Но нет, он ни за что не будет вспоминать эту неведомую птицу. Ни за что! И, чтобы отвлечься, Биной стал думать о комнате, двери которой закрыл сегодня перед ним Гора.
Пол блестит чистотой, у стены застланная постель — она напоминает распростертое крыло белого лебедя; рядом на скамеечке горит масляный светильник. Анондомойи, конечно, сидит, низко склонившись над шитьем. У ног ее, на полу, устроилась Лочмия и без умолку болтает на ломаном бенгальском языке. Но мать почти не слушает ее. Когда Анондомойи чем-нибудь расстроена, она всегда берется за шитье. Биной представил себе ее спокойное сосредоточенное лицо.
«Пусть ее светлый образ всегда будет со мной и сохранит меня от всех несчастий! Пусть он станет для меня олицетворением родины, пусть вдохновляет меня на выполнение долга и укрепляет мои силы», — подумал Биной и мысленно обратился к Анондомойи: «Мать, пища, приготовленная тобой, — амброзия, и никакие шастры не разубедят меня в этом».
В пустой комнате громко тикали часы. Биною становилось все больше не по себе. Он чувствовал, что не может оставаться здесь дольше. На стене возле лампы притаилась ящерица, она ловила москитов. Биной некоторое время наблюдал за ней, затем встал, взял зонт и вышел.
Он не представлял себе, что будет делать. Весьма возможно, что он просто пошел бы назад к Анондомойи, но внезапно он вспомнил, что сегодня воскресенье и, значит, в «Брахмо Самадже» выступает Кешоб-бабу{152}. Биной решил пойти туда и уверенно зашагал по улице. Он знал, что проповедь Кешоба-бабу должна скоро кончиться, но это не остановило его.
Когда Биной подошел к дому, где происходило собрание, верующие уже начали расходиться. Раскрыв зонт, юноша остановился на углу. Вдруг он увидел, что из дома вышел Пореш-бабу. Лицо у него было спокойное, просветленное. Его сопровождали несколько членов семьи, но Биной видел только одно юное личико. На мгновение свет газового фонаря ярко осветил его, но тут послышался стук колес проезжающей кареты и видение исчезло, словно бескрайний океан мрака поглотил его.
Биной прочел много английских книг, но разве могли они заставить его изменить свои взгляды — взгляды молодого человека из хорошей бенгальской семьи? Он был твердо убежден, что, стремясь увидеть понравившуюся ему девушку, он тем самым оскорбляет ее. Эта мысль омрачила его радость, и постепенно отчаяние стало овладевать им. Ему казалось, что он погиб. Невзирая на разговор с Горой, несмотря на то, что такой поступок противоречил всем его понятиям, Биноя неудержимо тянуло пойти в дом, посещение которого запрещал обычай, не позволявший смотреть на женщину глазами любви.
В этот день Биной не пошел больше к Горе. Размышляя обо всем случившемся, он вернулся домой.
Назавтра он снова долго бродил по улицам, и когда, наконец, подошел к знакомому дому, долгий дождливый день уже кончился и сумерки окутали город. В комнате Горы горел свет — он только что уселся за работу.
Не поднимая головы от лежавшего перед ним листа бумаги, Гора спросил:
— Ну что, Биной, как сегодня твое самочувствие?
Биной не ответил ему.
— Гора, я хочу спросить у тебя одну вещь, — медленно проговорил он. — Понятна ли тебе Индия? Как ты представляешь ее себе? Ведь ты день и ночь думаешь о ней, так скажи мне, какова она?
Гора бросил писать и некоторое время смотрел на Биноя своими проницательными глазами, потом отложил перо, откинулся на спинку кресла и сказал:
— Подобно тому как капитан, находящийся в плавании, день и ночь, каждую минуту, во время работы и во время отдыха, видит мысленно перед собой гавань, так и я вижу Индию.
— Но где же она, твоя Индия?
— Конечно, не в «Истории Индии» Маршмана, — она там, куда днем и ночью указывает стрелка этого компаса. — И Гора приложил руку к сердцу.
— И стрелка твоего компаса указывает на какую-нибудь определенную гавань?
— А ты думаешь нет?! — воскликнул Гора. — Я могу сбиться с курса, могу утонуть, но она — эта великая гавань — существует! Это — моя Индия. Богатая, полная знаний, веры. Она существует только во мне. А здесь вокруг царят ложь и обман! Эта твоя Калькутта с ее конторами, судами, кирпичными коробками домов, разве это Индия? — Говоря это, Гора не сводил глаз с Биноя. Тот сидел, задумавшись. — Там, где мы учимся, — продолжал Гора, — где бродим в поисках работы, где с десяти утра и до пяти вечера нас ждет лишь адский труд, — ее нет. И именно потому, что мы видим Индию, окутанную магической ложью, двести пятьдесят миллионов человек считают обман правдой, а безделье — делом. Жить в этой фантасмагории немыслимо! Мы задыхаемся. Ведь истинная, настоящая Индия только одна. И до тех пор, пока она не станет реальностью, наши умы и сердца не ощутят живительной влаги. Нужно отрешиться от лжи, от ложных знаний, фальшивых почестей и низменных соблазнов! Нужно направить корабль в открытую гавань! И если нам суждено разбиться — разобьемся! Суждено погибнуть — погибнем! Но образ подлинной Индии до последней минуты будет жить в моем сердце.
— В тебе говорит волнение или ты действительно так думаешь?
— Да, я так думаю, — прогремел Гора.
— А как быть тем, кто не может представить себе всего этого так, как представляешь ты?
Гора сжал кулаки.
— Мы должны заставить их увидеть. Это наша задача. Если люди не разбираются, где правда и где ложь, они способны увлечься иллюзиями. Раскрой перед каждым образ Индии во всей ее красоте и силе, и она покорит людей! Тогда нам не придется ходить от двери к двери, выпрашивая мизерные подачки. У нас не будет отбоя от людей, готовых отдать жизнь за счастье родины.
— В таком случае начни с меня и раскрой передо мной образ этой Индии или разреши встать в ряды тех, кто еще должен прозреть.
— Ты должен сам прийти к пониманию Индии, — ответил Гора. — Главное — это вера. Она поможет тебе найти радость в самых тяжелых испытаниях. А вот веры-то как раз и нет у наших модных «спасителей отечества». Потому-то они и не способны предъявить серьезные требования ни к себе, ни к другим. Если сам Кубера{153} решит снизойти к их молитвам, вряд ли они осмелятся попросить у него что-нибудь, кроме придворного чина. У них нет веры, следовательно, нет и надежды.
— Но не все же люди одинаковы, Гора, — возразил Биной. — У тебя есть вера, у тебя есть внутренняя сила, вот почему тебе нелегко понять других. Мне нужно, чтобы ты поручил мне какое-нибудь дело, которое захватило бы меня всего без остатка. Иначе, пока я с тобой, мне кажется, что я все понял, но стоит мне остаться одному, и все опять становится неясным и расплывчатым.
