«Упрямо я стремлюсь ко дну…»
Упрямо я стремлюсь ко дну —
Дыханье рвется, давит уши…
Зачем иду на глубину —
Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, – и стол и дом,
Там – я и пел и надрывался;
Я плавал всё же – хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже, —
А я вплываю в мир иной:
Тем невозвратнее – чем ниже.
Дышу я непривычно – ртом.
Среда бурлит – плевать на сре́ду!
Я погружаюсь, и притом —
Быстрее, в пику Архимеду.
Я потерял ориентир, —
Но вспомнил сказки, сны и мифы:
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города…
В них многорыбно, но – не шумно:
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло – хотя ни факела́,
Ни солнца
мглу не освещают!
Всё гениальное и не —
Допонятое – всплеск и шалость —
Спаслось и скрылось в глубине, —
Всё, что гналось и запрещалось.
Дай бог, я всё же дотяну —
Не дам им долго залежаться! —
И я вгребаюсь в глубину,
И – всё труднее погружаться.
Под черепом – могильный звон,
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон,
И глубина не принимает.
Я снял с остро́гой карабин,
Но камень взял – не обессудьте, —
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов, до самой сути.
Я бросил нож – не нужен он:
Там нет врагов, там все мы – люди,
Там каждый, кто вооружен, —
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины и ранги, —
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры – акваланги.
Нептун – ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге – сушу?
Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямивши спины?
Затем – и это видит Бог, —
Чтоб взять каменья и дубины!
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных,
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,
Зову: «Спасите наши души!»
И если я не дотяну, —
Друзья мои, бегите с суши!
Назад – не к горю и беде,
Назад и вглубь – но не ко гробу,
Назад – к прибежищу, к воде,
Назад – в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу, —
И я – выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду!..
Сомкните стройные ряды,
Покрепче закупорьте уши:
Ушел один – в том нет беды, —
Но я приду по ваши души!
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, —
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной —
Поскрипев, затихал, —
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Всё стоит на Руси,
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, —
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и – куда ему деться! —
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —
Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.
Отраженье свое
Увидал в полынье —
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житиё —
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, —
Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!
Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой —
Пьет и хлещет коней!
А непьяный ямщик – замерзает.
Много во мне маминого,
Папино – сокрыто, —
Я из века каменного,
Из палеолита!
Но, по многим отзывам,
Я – умный и не злой, —
То есть в веке бронзовом
Стою одной ногой.
Наше племя ропщет, смея
Вслух ругать порядки;
В первобытном обществе я
Вижу недостатки, —
Просто вопиющие —
Довлеют и грозят, —
Далеко идущие —
На тыщу лет назад!
Собралась, умывшись чисто,
Во́ поле элита:
Думали, как выйти из то —
Го палеолита.
Под кустами ириса
Все попередрали́сь, —
Не договорилися,
А так и разбрелись…
Завели старейшины – а
Нам они примеры —
По́ две, по́ три женщины, по
Две́, по три́ пещеры.
Жены крепко заперты
На цепи да замки —
А на Крайнем Западе
Открыты бардаки!
Перед соплеменниками,
Вовсе не стесняясь,
Бродят люди с вениками,
Матерно ругаясь.
Дрянь в огонь из бака льют —
Надыбали уют, —
Ухают и крякают,
Хихикают и пьют!
Между поколениями
Ссоры возникают,
Жертвоприношениями
Злоупотребляют:
Ходишь – озираешься,
Ловишь каждый взгляд, —
Малость зазеваешься —
Уже тебя едят!
Люди понимающие —
Ездят на горбатых,
На горбу катающие —
Грезят о зарплатах.
Счастливы горбатые,
По тропочкам несясь:
Бедные, богатые —
У них, а не у нас!
Продали подряд всё сразу
Племенам соседним,
Воинов гноят образо —
Ваньем этим средним.
От повальной грамоты —
Сплошная благодать!
Поглядели мамонты —
И стали вымирать…
Дети все – с царапинами
И одеты куцо, —
Топорами папиными
День и ночь секутся.
Скоро эра кончится —
Наба́луетесь всласть!
В будущее хочется?
Да как туда попасть!..
Колдуны пророчили: де,
Будет всё попозже, —
За камнями очереди,
За костями – тоже.
От былой от вольности
Давно простыл и след:
Хвать тебя за волосы, —
И глядь – тебя и нет!
Притворились добренькими, —
Многих прочь услали,
И пещеры ковриками
Пышными устлали.
Мы стоим, нас трое, нам —
Бутылку коньяку…
Тишь в благоустроенном
Каменном веку.
…Встреться мне, молю я исто,
Во поле Айлита —
Забери меня ты из то —
Го палеолита!
Ведь, по многим отзывам,
Я – умный и не злой, —
То есть в веке бронзовом
Стою одной ногой.
«Я первый смерил жизнь обратным счетом…»
Я первый смерил жизнь обратным счетом —
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила по́том
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился, и затих, и замер, —
Мне показалось – я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижи́м и грузен,
И погружен в молчанье, а пока —
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам —
В ней каждый образ был неповторим…
Вот мой дублер, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта, —
Запас заглавных букв – на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него…
Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто, —
Всё мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето…
И словно из-за дымовой завесы
Друзей явились лица, и семьи, —
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их всех, с кем вел я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд, —
Обычное мое, босое детство
Обуют и в скрижали занесут…
Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной, —
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел – или забыл – дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.
Она вцепилась удесятеренно, —
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивленно
Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул – не помню, крик ли, кляп ли, —
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю – хороня или храня,
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна,
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, – тишина…
Эксперимент вошел в другую фазу, —
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел – минуя вечер, сразу, —
И получил команду отдыхать.
И неуютно сделалось в эфире,
Но Левитан ворвался в тесный зал
И отчеканил громко: «Первый в мире…» —
И про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие свое.
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от нее.
Шнур микрофона словно в петлю свился.
Стучали в ребра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.
Я о́тдал рапорт весело – на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость —
Я вешу нуль, – так мало, ничего!..
Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой.
«Проделав брешь в затишье…»
