ОБОЗ
Снегиревая заря, мерзлая божья рябина,
Кровь на льду, раскрасневшийся край земли…
Под синим широким небом через равнину
Обозы шли
В щелканьи кнутов, в пугливом ржаньи
Закурчавившихся от мороза коней,
И кругом их летали «прощай», «до свиданья»,
Да вороны, да редкие звезды огней.
И деревни, как скопища ведьм небывалых,
Им махали ручищами мельниц, крича:
— Не забыла ли Машенька полушалок?
— Нет ли с вами Игнатия Лукича?
Но молчали укутанные в овчины
Обозники, от злобы сводило у них
Пальцы твердые, как лучина,
И литовки бровей на лицах глухих,
Лавошники кутались в одеялы,
Их глаза, что гири, были тупы.
И, бороды развевая, рядом шагали
Одичавшие от голода попы.
И мерно ладонь в ладонь ударяли,
Вслушиваясь в обозные бубенцы,
Коршунами сидя на мешках с сухарями,
Накопители — кулаки и купцы.
Дышали хрипло их подруги,
Тяжелые, как гроба,
Высокие, как праздничные дуги,
Красногубые и без лба,
И в самом конце, снег обминая
Сапожками: «Дойдем, ни черта!» —
Влачилась неприкаянная, блатная,
Иссволочившаяся мелкота.
Так всё дальше — к северу, к концу России,
Молча, сквозь небывалый мороз,
Сквозь ветры протяжливые и косые
Передвигался обоз.
Поблескивал месяц в конских гривах,
Не оставляя за собою следа,
Шла золотая орда юродивых,
Окоченевшие от ненависти стада.
А позади комсомольцы, главари-буяны,
Позванивая в лунную медь,
Широко развертывали баяны,
Тяжелые от счастья запеть,
В лунную медь позванивая,
Чтобы наутро, песней пьяна,
Легче дышала, невиданная, незнаемая,
Солнцем объятая страна.
1934
1
Широк и красен галочий закат.
Вчера был дождь.
В окоченевших кадках,
Томясь, ночует черная вода,
По водосточным трубам в ночь подряд
Рыдания теснились. Ветром сладким
До горечи пропахла лебеда.
И кудри царские по палисадам,
Как перенесть я расставанье смог?
И на иконах белокудрый бог,
И голубей под крышей воркованье…
Вот родина! Она почти что рядом.
Остановлюсь. Перешагну порог.
И побоюсь произнести признанье.
…………………………………………..
Так вот где начиналась жизнь моя!
Здесь канареечные половицы
Поют легонько.
Рыщет свет лампад,
В углах подвешен. Книга «Жития
Святых», псалмы. И пологи из ситца.
Так вот где жил я двадцать лет назад!
Вот так — лишь только выйдешь на крыльцо,
Спокойный ветер хлынет от завозен, —
Тяжелый запах сбруи и пшениц…
О, вёсен шум и осени винцо!
Был здесь январь, как горностай, морозен,
А лето жарче и красней лисиц.
В загоне кони, ржущие из мглы…
Так вот она, мальчишества берлога —
Вот колыбель сумятицы моей!
Здесь, может, даже удочки целы.
Пойти сыскать, подправить их немного
И на обрыв опять ловить язей.
Зачем мне нужно возвращать назад
Менял ладони, пестрые базары,
Иль впрямь я ждал с томленьем каждый год:
Когда же мимо юбки прошумят
Великомученицы Варвары
И солнце именинное взойдет?..
Ведя под ручку шумных жен своих,
Сходились молчаливые соседи,
И солнце смех раздаривало свой,
Остановясь на рожах их тупых,
На сапогах, на самоварной меди…
Неужто это правило душой?
* * *
А именины шли своим путем,
Царевной-нельмой, рюмками вишневки.
Тряслись на пестрых дугах бубенцы,
Чуть вздрагивал набухшим чревом дом,
И кажется теперь мне: по дешевке
Скупили нас тогда за леденцы.
В загонах кони, ржущие из мглы…
А на полтинах решки и орлы,
На бабьих пальцах кольца золотые,
И косы именинницы белы.
И славил я порукой кабалы
Варвары Федоровны волосы седые!
2
Не матери родят нас — дом родит.
Трещит в крестцах, и горестно рожденье
В печном дыму и лепете огня.
Дом в ноздри дышит нам, не торопясь растит,
И вслед ему мы повторяем мненье
О мире, о значеньи бытия.
Здесь первая пугливая звезда
Глядит в окно к нам, первый гром грохочет.
Дед учит нас припрятать про запас.
Дом пестует, спокойный, как всегда.
И если глух, то слушать слез не хочет,
Ласкает ветвью, розгой лупит нас.
И всё ж мы помним бисеры зимы,
Апрель в ручьях, ворон одежду вдовью,
И сеновалы, и собак цепных,
И улицы, где повстречались мы
С непонятою до сих пор любовью, —
Как ни крути, не позабудем их!
Нас мучило, нас любопытство жгло.
Мы начинали бредить ставкой крупной,
Мы в каждую заглядывали щель.
А мир глядел в оконное стекло,
Насмешливый, огромный, недоступный,
И звал бежать за тридевять земель.
Но дом вручил на счастье нам аршин,
И, помышляя о причудах странствий,
Мы знали измеренья простоту,
Поверив в блеск колесных круглых шин,
И медленно знакомились с пространством,
От дома удаляясь на версту, —
Не более. Что вспоминаешь ты,
Сосед мой хмурый? Может быть, подвалы,
В которых жил отец твой за гроши
На городских окраинах, кресты
Кладбищ для бедных, и зловонье свалок,
И яркий пряник в праздник — для души?
Но пестовала жизнь твою, любя,
Другая, неизвестная мне сила.
И был чужим сосущий соки дом,
И вечером, поцеловав тебя,
Твоя сестра на улицу ходила,
Блестя слезой, от матери тайком.
И поздно ночью, возвратясь из мглы,
Полтинники, где решки и орлы,
Она с тобою, торопясь, считала.
И сутки были, как они, круглы.
Мир, затопляя темные углы,
Пел ненавистью крепкого накала.
3
Дышал легко станичный город наш,
Лишь обожравшись, — тяжко. Цвет акаций,
Березы в песнях, листьях и пыли,
И на базарах крики: «Сколько дашь?»
Листы сырых, запретных прокламаций
До нас тогда, товарищ, не дошли.
У нас народ всё метил загрести
Жар денежный и в сторону податься.
Карабкались за счастьем, как могли, —
Не продохнуть от свадеб и крестин.
Да, гневные страницы прокламаций
До нас тогда, товарищ, не дошли.
Да если б даже! — и дошла одна,
Всяк, повстречав, изматерился б сочно
И к приставу немедленно отнес.
Был хлеб у нас, хватало и вина,
Стояла церковь прочно, рядом прочно —
Цена на хлеб, на ситец, на овес.
И до сих пор стоят еще, крепки,
Лабазы: Ганин, Осипов, Потанин,
И прочие фамилии купцов…
Шрапнельными стаканами горшки
Заменены. В них расцвели герани —
Вот что осталось от былых боев,
Сюда пришедших. Двадцать лет назад
Здесь подбородки доблестно жирели,
Купецкие в степях паслись стада,
Копился в пище сладковатый яд.
В шкатулках тлели кольца, ожерелья
Из жемчугов.
И серьги в два ряда.
Не потому ли,
Выгибая клюв,
Здесь Анненков
Собрал большую стаю —
Старшой меньших! Но вывелась семья,
И, черные знамена развернув,
Он отлетал, крепясь крылом к Китаю,
И степью тек, тачанками гремя.
И мало насчитаешь здесь имен,
Отдавших жизнь за ветры революций,
Любимых, прославляемых теперь.
Хребты ломая, колокольный звон
Людей глушил. Но все-таки найдутся
Один иль два из приоткрывших дверь
В далекое. И даже страшно мне:
Да, этот мир настоян на огне,
И погреба его еще не раз взорвутся,
Еще не раз деревья расцветут,
И, торопясь, с винтовками пройдут
В сквозную даль солдаты революций.
4
Был город занят красными, они
Расположились в Павлодаре. Двое
Из них…
1934
