человек – не котёнок, которого заводят-приручают, а самостоятельное существование, другие мне неинтересны; и так далее.
– Да знаю я, ем я тебя разочаровываю.
– Ешь ты меня иногда (причём очень специфическим образом! не зубами, а ещё чем-то. Есть такой моллюск, который выделяет кислоту, растворяющую камень). Но и поддерживаешь тоже. Так что всё хорошо.
– Не ем я тебя, там буква пропущена! Стала бы я тебя есть, ты не очень вкусный.
– Во-первых, чтобы узнать, вкусный или нет, надо было хотя бы попробовать. Во-вторых, едят не только вкусное. На Дунхуанских фресках была совершенно замечательная змея, обвившаяся вокруг человека и рот открывшая. Вот ты меня и будешь язвить.
– И ты же прекрасно знаешь, что я никогда не скажу тебе «нельзя».
– Иногда можно.
– Может, и можно, но я не скажу, потому что это неправильно.
– А ты мне будешь писать, как обычно, в ответ на «некогда»?
– Наверное, буду. Потому что… не знаю, почему, но буду. Возможно, немного не так, как теперь, не «как обычно» (а каким бывает это «обычно»? и так уж ли оно обычно?). Возможно, тогда это будет не письмо-разговор, а письмо-молчание, каким я его себе представляю. Или я придумаю что-нибудь ещё. Но писать тебе буду, не сомневайся. Я буду писать тебе даже тогда, когда ты мне запретишь это делать, только отсылать не стану. Но ведь ты же мне не запретишь никогда.
Тишина – как шёл по снегу и остановился. Скорость – нечто напряжённое. Самолет в воздухе напряжённее, чем на земле, тем более, чем быстрее летит. Дребезжащее движется медленно. Лёгкость скорости – это лёгкость напряжения. Напряжение Пиаф – особенно её «р». Что-то, протискивающееся через воздух на самом краю.
– Мои осенние фотографии на скалах ты с собой не увёз? Можно их взять и отсканировать? Если да, то где?
– Кажется, сзади в маленьком альбоме с Владивостоком спереди?
– Хорош ответ – сзади, там, где спереди. Ладно, поищу зад и перед твоих фотографий.
– Я по тебе скучаю.
– Хм-хм. Не ты один.
– Если ты имеешь в виду своё скучание по мне, то вот и ещё одно, нас соединяющее. Если скучание других по тебе – мне до них дела нет.
– Да нет, просто когда три совершенно разных человека, находящихся в совершенно разной степени удалённости, с интервалом в несколько часов сообщают «Я по тебе скучаю»…
– Вечерний поцелуй с косточкой – я по ошибке купил сушёных абрикосов с косточками, и теперь их обгладываю.
– А я почти всё покупаю по ошибке, и потом придумываю, а что бы с этой ошибкой сделать. Иногда делается. Иногда нет. Держу косточку во рту, как змея камень. Это, чтобы подольше молчать или чтобы не проговориться?
– Гвоздарик – африканский деревянный идол, утыканный гвоздями даже не как ёжик иглами, а прямо мехом каким-то. И то – отдавали богам самое ценное, слоновой кости у них было навалом, а вот гвозди попробуй достань.
– Поцелуй приходит вслед за луной. Означает ли это, что я должна дождаться луны и только потом целоваться? Может быть, попробовать поцеловаться с луной?
– Земля, вращаясь, подворачивается под луну. Я подбрасываю поцелуй к луне, а когда твой дом под нее подвернется, он упадет.
– Падающими поцелуями завален весь балкон. А они точно знают, на чей балкон осыпаться? А то, может, я принимаю чей-то чужой поцелуй за твой?
– Поцелуй авторский и целенаправленный, он знает куда падать.
– Зависнувшие поцелуи никуда не попадают, они как Летучий Голландец, становятся привидениями и витают в эфире. Мне часто кажется, что меня окликают, поворачиваюсь – никого. Может, это зависнувшие оклики? А вообще их (поцелуи) очень жалко, потому что они предназначались конкретному человеку, а попали в никуда, им плохо там, наверное.
Невозможность жизни без часов. Знать, где ты находишься – и когда. Постоянная определённость положения. Переверни меня – как песочные часы. Чуть сыровато-каменный запах ушедшей дневной жары.
– Попал под ливень – без зонтика – был мне бег в пластиковом мешке на голове до общежития.
– Зато приключений сколько. Да и студенты порадовались, глядя на безумного русского в пластиковом мешке. Теперь тебе бы ещё освоить танец живота, и можно эмигрировать в Индию. Я вот лишена такого экзотического способа дохождения до дома. Дожди или быстро заканчиваются, или приходят домой вместе со мной. Так что я тебе завидую. Хорошо, что не остался на время дождя в институте, значит, есть куда бежать под дождём.
– Вот видишь, как я тебя чувствую. Именно что вот сейчас ты пьёшь чай со смородиновым вареньем. И что ты говоришь, что я далеко?
– За этот поцелуй – отдельное персональное спасибо. Я даже не спрашиваю, как это у тебя получилось. Значит, действительно чувствуешь.
– Вот ты из крайности в крайность. Если не зависимость, то тогда дистанция. Зависимость не хороша была, но сейчас ты ее заменяешь не лучшим. Надо одновременно и сохранять дистанцию (да, человек в большом количестве мешает, да, попадать в наркотическую зависимость от чьего-либо присутствия не надо), и сохранять близость – чтобы можно было вместе смотреть, чувствовать, радоваться. Конечно, радость от встречи и от меня зависит, я же должен тебя радовать, но если ты в дистанцию упрёшься, это будет труднее.
– Я сейчас не буду на тебя обижаться вообще, пока ты не вернёшься, потому что там тебе и так не очень уютно, а тут ещё я взбрыкиваю. Так что ты там веди себя так, как тебе нужнее и интереснее.
– За это тебе очень большое спасибо. Давай, действительно, обижайся на меня, когда я в том же городе, дело даже не в том, что мне так уютнее, а просто там можно быстрее обиду поправить, а тут я только сижу и представляю, как ты на меня обижаешься, и мне ещё хуже.
– Но я об этом всегда помню. Я про тебя больше, чем про себя, помню.
– Это как так?
– Про то, что у меня болит, я забываю, а что у тебя болит – никогда.
– Ты хочешь сказать, что со мной постоянно будет тяжело?
– Да, хотя в разной степени. А с тобой нет?
– И что теперь делать?
– То же, что и раньше. Продолжать.
– Здесь никто не может мне сказать, что едят китайские драконы. Наши – девушек, вообще всех, кто подвернётся. Китайские людей не трогают. Но что они едят? Неужели за четыре тысячи лет никто не поинтересовался?
– Китайские драконы, наверное, питаются огнём и красным цветом. Китайские драконы едят
