Полынь
Мы прорастали полынью сквозь череп
столетия,
К небу тянулись перстами столбов
верстовых.
Нас подгоняли взросленья тяжелые плети.
В мертвом Отечестве, жадно взыскуя
живых,
Мы погружались в убогие чрева вагонные
И отправлялись на время в лесные края,
Чтобы с холмов поглядеть, как сгорает
в агонии
Собственным ядом изъеденный змей
бытия.
Странное время, где каждый в душе
неприкаян
И отлучён от надежной отцовской руки.
Скучную прозу неброских панельных
окраин,
Рок и портвейн иногда превращали
в стихи.
Стая – не стая, а просто смешные
подростки
Пили, любили, без счёта глотали вино.
Кто-то пробился и смело шагнул
на подмостки,
Были и те, кто без страха шагали в окно.
Время отхлынуло, берег украсился пеной,
В тонких мембранах застыли миры —
пузырьки.
Буйной травой у дорог пробивается
смена,
Чешут макушку эпохи тугие ростки.
На опушке клочья черноты.
Ночью собирались здесь кроты.
Поднимали к небу мокрый нос,
Слушали шуршанье белых звёзд.
И усы топорщили во тьме,
Различив в небесной кутерьме,
Среди многих чуждых голосов,
Нежный писк космических кротов.
Тот же час нездешняя тоска,
Замещая жажду червяка,
Поднялась, как осенью грибы,
И кроты за нею на дыбы
Вскинувшись, заладили пищать,
Межпланетным братьям отвечать.
И звучал окрест, пугая дичь,
Их протяжный, заунывный клич.
Но едва затмился свет луны,
Под землёй укрылись певуны,
Лишь глядят сквозь мак и васильки
Космоса бездонные зрачки.
Я взываю к тебе, ты не слышишь меня,
Между нами преградой встает ледяная
вода.
Я тебе оставляю стихи на камнях
Из цветов, и зелёного мха и солёного льда.
Но цветы укрывает густая трава,
Лёд не держит ударов горячих лучей,
Мох растет непослушно и топит слова,
Как старинный узор на покрытой золою
парче.
Погружаюсь все глубже, ни торса, ни плеч,
Только бледным сияньем в пучине маячит
лицо,
Бездна дышит в затылок и хочет увлечь,
Заменяя глаза антрацитом, а сердце —
свинцом.
Ведь и ныне не поздно. Из тысяч десниц
Мне нужна лишь одна бесконечно родная
ладонь.
Воды прянут, вскипая, и ринутся вниз,
Выпуская на волю неистовый белый
огонь.
Но на веках твоих два дуката лежат,
Безупречно налаженный быт и домашний
уют.
Вкруг тебя суета, как броня, как межа,
И неровные рифмы похоже ее не пробьют.
Значит ниже и ниже, где стылый покой,
Галеонов разверстые чрева, презренный
металл.
Носовая фигура с простертой рукой,
Позабытая в мертвой пучине живая мечта.
Сижу один, читаю до утра
Булгакова, а может быть Лавкрафта.
Там за окном гуляют быдлонафты
В закрытом черном космосе двора.
Густеет кабачковая икра.
Идут на штурм шеренги черных литер.
Там за окном Москва, а может Питер,
И мочи нет, и спать уже пора.
Потрафит Бог, приедут мусора,
Разгрузят загулявших по каютам.
И снова станет тихо и уютно
В закрытом, черном космосе двора.
Ни драк, ни здравиц – тихая пора,
Лишь женщина с озябшим доберманом
Идет вокруг иссякшего фонтана
За нуждами собачьего нутра.
Вздымаются великие ветра,
Планеты снов гоняя по орбитам,
Назначенным божественным арбитром.
Дуплетом в лузу! Славная игра!
«Выходишь и видишь, что снег перестал…»
Выходишь и видишь, что снег перестал,
Простое событие зимней природы
Отрадно фиксировать долгие годы
Всегда, как впервые… с пустого листа.
Проснулся утром неожиданно трезвый.
На улице солнечно и, наверное, жарко.
Поджарил хлеб и сквозь дырку в ломте
отрезанном
Уставился на включенную кофеварку.
И тут в голове словно вспыхнула
лампочка,
Застучали индейские барабаны.
Где-то там снаружи влюбляются
ласточки,
Встречаются великие океаны.
Там трубят в саванне слоны могучие.
Ветер пахнет миррой и дышит ласково.
Там вонзает черный кавалер-туча
Бутоньерки молний в лиловый лацкан.
И в окружении этого удивительного где-то,
Городов под водой и знамений в небе,
Тихо и безмятежно на станции «Сетунь»
Дремлет ребенок в материнском чреве.
Вот такое пришло ко мне озарение,
Утреннее, солнечное и неожиданно
трезвое:
Самое важное – это точка зрения
Или просто дырка в ломте отрезанном.
Равноудаленность от рождения и конца,
Полустанок. Вечное Бологое жизни.
Хочется выйти оглядеться. Что там
впереди?
Но поезд уже гудит, раскрашивая тишину.
Вот-вот соскользну с линии перегиба,
Точно мартовский снег с крыши.
Тише, тише. Слышите? Лист падает
на струну.
«…Я вожусь с малодаровитой молодежью, не потому, что хочу сделать их поэтами.
Это немыслимо.
Я хочу помочь им по человечеству. Надо, чтобы все могли лечить себя писанием стихов…»
Н. С. Гумилёв
Говорят, что поэзия умирает. Говорят, что стихосложение и стихочтение становятся редкими, вроде выступлений иллюзионистов. Врут, конечно.
В крупных городах по-прежнему формируются клубы и группы поэтов, привлекают внимание самородки-одиночки. Стихи звучат со сцен и сценочек, печатаются в сборниках и публикуются в интернете. Всемирная сеть является настоящим бастионом свободной поэтической мысли. Однако, какова степень этой свободы? Кто очерчивает границы творческой ойкумены? Чьему взыскательному взгляду неизменно радо сердце поэта?
После анализа общения на поэтических форумах прихожу к выводу, что прослойка искушенных сетевых цензоров крайне тонка, а то и вовсе отсутствует. Вместо этого есть ассортимент мнений и отзывов разной степени глубокомысленности. Некоторые сайты могут похвастаться редколлегией, но это все реликты, которые ожесточенно дистанцируются от некачественной рифмованной продукции и в итоге неизбежно ударяются во вкусовщину.
Зато на форумах полная свобода волеизъявления. Вместо редколлегии – модератор, карающий разве что за мат. Остальное – как масть ляжет. На почтенных площадках рано или поздно появляются авторитеты. Как правило, это люди, у которых достает времени писать пространные комментарии под каждым новым произведением и поддерживать продолжительные диалоги. Есть еще те, чье мнение более аргументировано, или кажется таковым. Здесь любят «раздолеваться» учителя литературы и гастролеры-эрудиты, разносчики опасных заболеваний, которые, вспоминая дядьку «Корнея» с его статьей о канцеляритах, можно назвать «буквализмом» и «энциклопедитом». На этих недугах стоит остановиться подробнее.
Что же такое буквализм, и каковы его симптомы? Чаще всего этим поветрием страдают люди с профессиональными деформациями сознания. Любимая работа с ее терминами и определениями неизбежно проникает в мозг. В итоге мы имеем человека, строго ориентированного на определенную трактовку того или иного слова.
Например, поэт пишет:
Влачились змеи по уступам,
Угрюмый рос чертополох,
И над красивым женским трупом
Бродил безумный скоморох…
(Н. С. Гумилёв)
Критик-патологоанатом, больной буквализмом, тут же заявит, что автор стихотворения плохо представляет, как выглядят трупы. И что те красивыми быть не могут по определению. Тут же явится цензор-ботаник и заявит, что на уступах чертополох не растет и сравнение «угрюмый» к такому легендарному растению (между прочим, эмблема Шотландии!) вообще не подходит. Этнограф, подключившийся позднее и стихотворения уже не читавший, но зацепившийся взглядом за знакомое слово, заявит, что в Шотландии скоморохов никогда не было. Поэт вздохнет, выключит компьютер и пойдет пить пиво. Какое уж тут вдохновение?
