Моисей Тейф - Песнь о братьях

Как детям, сладко спится палачам.
Ко всем приходит сон в плаще белесом.
И лишь тюрьма в ознобе по ночам,
Как юноша, больной туберкулезом.

О, крепко минский губернатор спит
Под мерный гул осенних длинных ливней!
А в скверике простуженно сипит
Слепой голодный белорусский лирник.

В замерзшем сквере лужицы мелки,
Отсвечивают тускло и лилово,
И в каждой отражаются белки
Недвижных глаз поющего слепого.

Еще я мальчик. Я еще дрожу,
Когда брожу кварталом нееврейским,
Я в белорусе сходство нахожу
С тем Авраамом, пастухом библейским,

Что был в холстину грубую одет.
Поет Старик, бредет он спотыкаясь.
Спит губернатор. Пьянствует кадет.
И туча в небе — как бездомный аист.

Осенних ливней грязь и кутерьма.
Как ровно в спальне губернатор дышит!
Готовится этап. Не спит тюрьма.
И будущий чекист листовку пишет.

Серебряный гривенник — нищего брошка,
Слеза моей мамы, застывшая льдом.
Душистого масла столовая ложка
Нужна до зарезу.
Как беден мой дом!
— Царевна Суббота давно отдыхала.
Дай гривенник!
Сохнет субботняя хала.
Дай гривенник!
Я не на шкварки прошу…
Дай гривенник!
Я же на рынок спешу,
А он из-под талеса смотрит сердито
На маму мою, как судья на бандита:
— Душистого масла ей нужен бочонок!
А каждое лето рожает девчонок!
Смотрите! Готово полдюжины девок,
А где я возьму на приданое денег? —
…Шесть маленьких скрипок
За тряпками дышат,
Шесть маленьких скрипок
Сопят и не слышат:
— Дай гривенник!
Сохнет субботняя хала.
Царевна Суббота давно отдыхала.
Дай гривенник!
Я не на шкварки прошу…
Дай гривенник!
Я же на рынок спешу… —
И каждое утро:
— Дай гривенник! —
Шепот…
— Дай гривенник! —
Жалобы,
Слезы
И топот…
— Дай гривенник!
Гром!
Рукопашная!
Плач!
— Дай гривенник! —
Дети услышат!
Палач! —
Тогда разбиваются чашки и миски.
О девочки, уши закройте скорей!
Влетают проклятья бобруйских и минских
Евреев, несчастных, как этот еврей.
Осиной трепещет оконная рама…
…О нежная, смертная, тихая мама,
В твоем изголовье свеча оплыла.
«Лилит?»
Где ты, нищая лилия, где ты?
Ах, падают в августе с неба монеты…
Бессонница здорово мне помогла,
И я поднимаю летящие звезды,
И вдруг узнаю по мерцанью внутри
Застывшие, синие мамины слезы.
И каждая — гривенник.
Видишь?
Смотри!

Не про ведьму-дурочку
С тайнами ужасными,
А про дом, про улочку
С фонарями красными.

Эта сказка — мрачная,
В ней целковый катится,
Не дождется младшая
Свадебного платьица.

Здесь не попадаются
Принцы благородные.
Эта сказка — мрачная,
В ней живут голодные.

В ней сидят Марылечки,
В ней сидят Рахилечки,
По утрам они едят
Черный хлеб да килечки.

Толстомордая мадам
Не дает покоя,
Отпирает господам:
И ведет в покои.

Эй погромче, музыкант,
Худенький парнишка!
К нам желает фабрикант —
Белая манишка.

Знаменитый будет гость,
Не село — столица!
У него целковых горсть —
Надо веселиться!

Эта быль развеяна,
Как струя табачная…
Памяти доверена
Только небыль мрачная
Не про ведьму-дурочку
С тайнами ужасными,
А про дом, про улочку
С фонарями красными.

Обыкновенный переулок
Вблизи Смоленского метро.
За кошкой гонится собака,
Звенит ведро, скрипит перо.

Но если вечер лапой синей
Слегка ударит в дверь мою,
Я отправляюсь в переулок
И тихо песенку пою.

Шломин переулок,
Шломин переулок,
Почему твой голос так звенит?
Шломин переулок,
Шломин переулок,
Почему ты тянешь как магнит?

В году кровавом и далеком,
Нацелясь в небосвод виска,
Дворянский сын и юнкер царский
В бою убил большевика.
И если вечер лапой синей
Слегка ударит в дверь мою,
Я отправляюсь в переулок
И тихо песенку пою.

Шломин переулок,
Шломин переулок,
Что в тебе такого, не пойму.
Вижу заурядные
Окна и парадные,
А пою и плачу — почему?

Исчезнет старый переулок,
Построят новые дома,
И будет лето петь у окон
И льдом названивать зима.
И я, поэт, чудак веселый,
Останусь с песенкой вдвоем.
А если вам она по вкусу,
Мы вместе, может быть, споем.

Шломин переулок,
Шломин переулок,
Голубые окна, фонари.
Что в тебе такого,
Шломин переулок.
Что сияет песенка внутри?

Эй! Вставайте из ям, это песня моя
Обращается к вам в глубину небытья.
Эта песня жива, —
Потому что права.
Я пришел
Мое имя Железный!

Весь я ваш — плоть от плоти, как песня моя.
Эта песня красна, как язык соловья.
В крематорий ее —
А она за свое.
Я пою.
Мое имя — Железный!

Я — не просто бродячий веселый певец.
Я — возмездье за шесть миллионов сердец.
Догадайся, палач,
Кто я — меч или плач?
Я живу.
Мое имя — Железный!

Это я? Это шесть миллионов поют.
Это кости шести миллионов дают
Розоватый побег,
Из него — человек,
Это я!
Мое имя — Железный!

Для вас — как есть:
Табачный дух,
Перрон, вагон, который тесен,
Гудки, терзающие слух,
Носильщики, платки старух.
А для меня — шкатулка песен.

Для вас — обыкновенный рейс,
А для меня — кровавый рельс
Ручьем струится в поле чистом,
Где мальчик мой сожжен фашистом.

Его шубенка — на горе
Из тысяч маленьких пальтишек.
Он канул в небо в январе
С ватагой в тысячу мальчишек.

Для вас как есть:
Табачный дух,
Перрон, вокзал, который тесен,
Гудки, терзающие слух,
Носильщики, платки старух.
А для меня — шкатулка песен.
Приоткрывается, и вдруг
Я слышу детский голос пепла.

О, темя снежное — гора,
Куда крыла не мчат орланов!
На ней печальней баккара
Поет дитя из Нидерландов.

Ни человек, ни зверь, ни танк
Не тронут этого предела.
Там королевство Анны Франк,
Где может петь душа вне тела.

Светильник огненный держа,
Как держат сложенные крылья,
Танцует на снегу душа,
Обрызганная снежной пылью.

Сияет бездна впереди.
— Ты кто? Дитя? Бессмертье? Птица?
Мне страшно, ангел! Отойди!
Так можно вдребезги разбиться.

Но деревянным башмаком
Она выстукивает гулко
Напев, который так знаком,
Как сон, как запах переулка:
   Ой, хануке, хануке —
   Праздник веселый…

Аж дрожь идет по городам,
И кровь из глаз роняют зори,
И море вторглось в Амстердам,
Рассудок потеряв от горя.

…А та — на темени горы.
В ее руке светильник дышит.
Не умерла. Глаза добры.
А нас бессонница колышет.