«Беспокойный, торопливый…»
Беспокойный, торопливый,
Смутный облик смутных дней,
Лживый звук и отзвук лживый
Подозрительных речей,
Скуки мертвые объятья,
Равнодушие… И вдруг:
Крепкое рукопожатье,
Чистый взгляд и слово: друг.
Словно в выжженной, бесплодной,
Каменной пустыне — ты
Получил стакан холодной
Неотравленной воды.
«Сгорбились прямые плечи…»
Сгорбились прямые плечи,
Снегом тронуло виски,
Шумные когда-то речи
И слова не так легки.
Но зато полнее цену
Этой жизни знаем мы,
Глубже всматриваясь в смену
Света, сумерек и тьмы,
Слушая земные звуки,
Шум знакомый и простой,
Ласковей сжимая руки
Тем, кто послан нам судьбой.
Да, друзья, какой дорогой
Ни пойдешь, — когда-нибудь
Все приводят понемногу
На прямой вечерний путь.
И проходишь, золотое
Позднее сиянье дня
Благодарною душою
Осторожнее храня.
«Снова вечер, и утро, и вечер…»
Снова вечер, и утро, и вечер,
Завершается солнечный круг;
Журавли пролетают на север,
Журавли пролетают на юг.
И внемля равноденственной буре,
И беззвучному снегу внемля, —
Встретить синюю силу лазури
Так же просто готова земля.
Все устроено мудро и дивно:
Мгла и холод, и свет и тепло,
И шершавые листья крапивы,
И торжественной птицы крыло.
Станут волны кристаллами соли,
И густая смола — янтарем;
Станет горькая память о боли
Светлой памятью в сердце твоем.
«Цветок достаточно на свет…»
Цветок достаточно на свет
Поднять и посмотреть, —
И сразу проступает в нем
Тончайших жилок сеть.
Уж так он, кажется, всегда
Смиренен был и прост,
И прятал средь густой травы
Свой неприметный рост.
Но в синей чашечке его
В четыре лепестка
Сейчас такое торжество,
И так она тонка,
Как тихое твое лицо,
Когда средь суеты,
Среди земного шума — вдруг
Задумаешься ты.
«He отдам тебя, даже во сне!..»
He отдам тебя, даже во сне!..
Кто отдаст свое детище? — Даже
Зверь спасает из чащи в огне
И стоит у берлоги на страже;
Даже ворон своих воронят
Защищает и до крови бьется.
Не отдам!.. Утро: листья шумят;
Зазвенело ведро у колодца…
Хоть бы хлынула с силой вода,
Хоть бы хлынул огонь мне навстречу, —
Все равно, не отдам никогда,
Что бы ни было, — жизнью отвечу.
«Как в раннем детстве, в день весенний…»
Как в раннем детстве, в день весенний,
Мы радуемся и теперь,
Пять лепестков найдя в сирени, —
Как будто распахнулась дверь,
Или окно приотворилось
От ветра, или просто так, —
И что-то легкое случилось.
Как знать? Быть может, это знак,
Которым хочет провиденье
Отметить благосклонный час,
Благоприятное мгновенье;
Оно как бы торопит нас,
Покуда день не потемнеет,
И к сердцу не подступит мгла,
И эту звездочку не свеет
Порывом ветра со стола.
«Как беден мир и мрачен…»
Как беден мир и мрачен,
Невесело в нем жить.
А ведь могло иначе,
Совсем иначе быть.
Певучею рекою
Мог быть болотный пруд,
Где ветлы над водою
Торчащие растут, —
Певучею рекою,
Большие облака
И небо голубое
Качающей слегка.
Но жаворонок светлый
Без солнца не поет,
В покрытом снегом поле
Пчела к цветку не льнет.
Лишь человек во мраке
Идет, раскрыв глаза,
Под резким ветром стынет
Невольная слеза.
1942
«Озлобленных и позабывших…»
Озлобленных и позабывших,
Куда ведет нас путь земной,
В себе надменно исказивших
И замысел и образ Твой,
Таких, как есть, о Боже Вечный,
Помилуй, сохрани в живых,
От мрака гибели конечной
Спаси отчаянных Твоих.
«О, сколько раз, при виде дикой злобы…»
О, сколько раз, при виде дикой злобы,
Что черной бурей в мире поднялась,
Ты закрывал глаза руками, чтобы
Не видеть ничего. О, сколько раз
Ты говорил: нет, не могу, не время.
Мне трудно петь, мне стыдно ликовать:
Земной душе невыносимо бремя
Такой вражды!.. — И каждый раз опять,
Невидимою выпрямленный дланью,
Ты слышал властный голос над собой,
Подобный ветра сильному дыханью;
Он отвечал тебе: Живи и пой!
1941
«Tы доволен, спокоен, беспечен…»
Tы доволен, спокоен, беспечен,
И богат твой удачный улов.
Оглянись: надвигается вечер,
Уж во мгле не видать берегов.
Может ветер внезапно подняться,
Может черный нахлынуть туман,
Мачта рухнуть и парус порваться,
Может в дикий, глухой океан
Унести твою лодку волнами,
И никто не узнает, — куда;
Может с силою бросить о камень,
С темным пеньем ворваться вода.
«Ночью долгой и бессонной…»
Ночью долгой и бессонной
В комнате неосвещенной
Тускло зеркало блестит,
Глухо маятник стучит.
Смотрит сумрак первобытный,
Смотрит в темное окно.
Господи, как беззащитно,
Одиноко и темно!
И ни с кем не поделиться,
Не открыться никому,
Почему тебе не спится
И томишься почему.
Ни ответа, ни привета!..
Долго ль ждать еще рассвета?
— Не спасет тебя рассвет:
Ночью надо дать ответ.
«Ты думаешь — в твое жилище…»
Ты думаешь: в твое жилище
Судьба клюкой не постучит?..
И что тебе до этой нищей,
Что там, на улице стоит!
Но грозной круговой порукой
Мы связаны, и не дано
Одним томиться смертной мукой,
Другим пить радости вино.
Мы — те, кто падает и стонет,
И те, чье нынче торжество;
Мы — тот корабль, который тонет,
И тот, что потопил его.
«Ясно видный в освещенной раме…»
Ясно видный в освещенной раме
Часовщик в очках и с бородой
Медленно колдует над часами.
На стенах скользящею толпой
Маятники ходят неустанно,
Мерный шум звучит со всех сторон,
Лишь порою крик кукушки странно
Слышится сквозь музыку и звон.
Этот мирный, молчаливый мастер
Сам не знает, что он продает…
Этот призрачный, лишенный страсти,
Торопливо-медленный полет,
И бегущая по циферблату
Этих узких шпаг двойная тень —
Отмечает каждую утрату,
Каждый час погибший, каждый день,
И с неумолимостью железной
Их оточенные лезвия,
Отсекая, сбрасывают в бездну
Краткие отрезки бытия.
Днем и ночью — слышишь этот грозный,
Этот властный, непрерывный стук?..
О, скорей, пока еще не поздно,
Измени всю жизнь, внезапно, вдруг!
О, эти тонкие гобои
Над морем скрипок и альтов!
Как будто брошены судьбою
В печальный мир без берегов,
Они зовут, томятся, просят,
И дирижера тонких рук
Движенья мягкие приносят
За вздохом вздох, за звуком звук.
О, насмерть раненная тема
Свинцом холодным на лету!
Она поет, — и видим все мы
Полет последний в высоту,
И неизбежное паденье,
И крылья светлые в пыли…
И мы следим с таким волненьем,
Как будто не уберегли,
Как будто нашим соучастьем,
Виною нашей, из-за нас
О легком, о свободном счастье
До мира весть не донеслась.
