"Устала. Вскрывала студента: Труп был жирный и дряблый. Холод… Сталь инструмента. Руки, конечно, иззябли.
Потом у Калинкина моста Смотрела своих венеричек. Устала: их было до ста. Что с вами? Вы ищете спичек?
Спички лежат на окошке. Ну, вот. Вернулась обратно, Вынула почки у кошки И зашила ее аккуратно.
Затем мне с подругой достались Препараты гнилой пуповины. Потом… был скучный анализ: Выделенье в моче мочевины…
Ах, я! Прошу извиненья: Я роль хозяйки забыла Коллега! Возьмите варенья,Сама сегодня варила".
Фаддей Симеонович Смяткин Сказал беззвучно: "Спасибо!" А в горле ком кисло-сладкий Бился, как в неводе рыба.
Не хотелось быть ее чашкой, Ни братом ее и ни теткой, Ни ее эмалевой пряжкой, Ни зубной ее щеткой! [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ЛАБОРАНТ И МЕДИЧКИ
1
Он сидит среди реторт И ругается, как черт: "Грымзы! Кильки! Бабы! Совы! Безголовы, бестолковы Йодом залили сюртук, Не зак 1000 рыли кран… Без рук! Бьют стекло, жужжат, как осы. А дурацкие вопросы? А погибший матерьял? О, как страшно я устал!"
Лаборант встает со стула. В уголок идет сутуло И, издав щемящий стон, В рот сует пирамидон.
2
А на лестнице медички Повторяли те же клички: "Грымза! Килька! Баба! Франт! Безголовый лаборант… На невиннейший вопрос Буркнет что-нибудь под нос; Придирается, как дама,Ядовито и упрямо, Не простит простой ошибки! Ни привета, ни улыбки…"
Визг и писк. Блестят глазами, Машут красными руками: "О, несноснейший педант, Лаборашка, лаборант!"
3
Час занятий. Шепот. Тишь. Девы гнутся, как камыш, Девы все ушли в работы. Где же "грымзы"? Где же счеты? Лаборант уже не лев И глядит бочком на дев, Как колибри на боа. Девы тоже трусят льва: Очень страшно, очень жутко Оскандалиться не шутка!
Свист горелок. Тишина. Ноет муха у окна. Где Юпитер? Где Минервы? Нервы, нервы, нервы, нервы… [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
В ГОСТЯХ
(Петербург)
Холостой стаканчик чаю (Хоть бы капля коньяку), На стене босой Толстой.
Добросовестно скучаю
И зеленую тоску
Заедаю колбасой.
Адвокат ведет с коллегой Специальный разговор. Разорвись – а не поймешь!
А хозяйка с томной негой,
Устремив на лампу взор,
Поправляет бюст и брошь.
"Прочитали Метерлинка?" – "Да. Спасибо, прочитал…" – "О, какая красота!"
И хозяйкина ботинка
Взволновалась, словно в шквал.
Лжет ботинка, лгут уста…
У рояля дочь в реформ'е, Взяв рассеянно аккорд, Стилизованно молчит.
Старичок в военной форме
Прежде всех побил рекорд
За экран залез и спит.
Толстый доктор по ошибке Жмет мне ногу под столом. Я страдаю и терплю.
Инженер зудит на скрипке.
Примирясь и с этим злом,
Я и бодрствую, и сплю.
Что бы вслух сказать такое? Ну-ка, опыт, выручай! "Попрошу… еще стакан"…
Ем вчерашнее жаркое,
Кротко пью холодный чай
И молчу, как истукан. [1908] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
ЕВРОПЕЕЦ
В трамвае, набитом битком,
Средь двух гимназисток, бочком, Сижу в настроеньи прекрасном.
Панама сползает на лоб.
Я – адски пленительный сноб, В накидке и в галстуке красном.
Пассаж не спеша осмотрев,
Вхожу к "Доминику", как лев, Пью портер, малагу и виски.
По карте, с достоинством ем
Сосиски в томате и крем, Пулярдку и снова сосиски.
Раздуло утробу копной…
Сановный швейцар предо мной Толкает бесшумные двери.
Умаявшись, сыт и сонлив,
И руки в штаны заложив, Сижу в Александровском сквере.
Где б вечер сегодня убить?
В "Аквариум", что ли, сходить, Иль, может быть, к Мэри слетаю?
В раздумье на мамок смотрю,
Вздыхаю, зеваю, курю И "Новое время" читаю…
Шварц, Персия, Турция… Чушь!
Разносчик! Десяточек груш… Какие прекрасные грушки!
А завтра в двенадцать часов
На службу явиться готов, Чертить на листах завитушки.
Однако: без четверти шесть.
Пойду-ка к "Медведю" поесть, А после – за галстуком к Кнопу.
Ну как в Петербурге не жить?
Ну как Петербург не любить Как русский намек на Европу? [1910] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
КУХНЯ Тихо тикают часы На картонном циферблате. Вязь из розочек в томате И зеленые усы.
Возле раковины щель Вся набита прусаками, Под иконой ларь с дровами И двугорбая постель.
Над постелью бывший шах, Рамки в ракушках и бусах,В рамках – чучела в бурнусах И солдаты при часах.
Чайник ноет и плюет. На окне обрывок книжки: "Фаршированные пышки", "Шведский яблочный компот".
Пахнет мыльною водой, Старым салом и угаром. На полу пред самоваром Кот сидит как неживой.
Пусто в кухне. "Т 1000 ик" да "так". А за дверью на площадке Кто-то пьяненький и сладкий Ноет: "Дарья, четвер-так!" [1922] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
В РЕДАКЦИИ ТОЛСТОГО ЖУРНАЛА Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые, свинцовые слова: "Позитивизм", "идейная предвзятость", "Спецификация", "реальные права"…
Жестикулируя, бурля и споря, Киты редакции не видят двух персон: Поэт принес "Ночную песню моря", А беллетрист – "Последний детский сон".
Поэт присел на самый кончик стула И кверх ногами развернул журнал, А беллетрист покорно и сутуло У подоконника на чьи-то ноги стал.
Обносят чай… Поэт взял два стакана, А беллетрист не взял ни одного. В волнах серьезного табачного тумана Они уже не ищут ничего.
Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта Метнул глаза: "Прозаик или нет?" Поэт и сам давно искал ответа: "Судя по галстуку, похоже, что поэт"…
Подходит некто в сером, но по моде, И говорит поэту: "Плач земли? .." – "Нет, я вам дал три "Песни о восходе" И некто отвечает: "Не пошли!"
Поэт поник. Поэт исполнен горя: Он думал из "Восходов" сшить штаны! "Вот здесь еще "Ночная песня моря", А здесь – "Дыханье северной весны"".
– "Не надо, – отвечает некто в сером:У нас лежит сто весен и морей". Душа поэта затянулась флером, И розы превратились в сельдерей.
"Вам что?" И беллетрист скороговоркой: "Я год назад прислал "Ее любовь"". Ответили, пошаривши в конторке: "Затеряна. Перепишите вновь".
– "А вот, не надо ль?– беллетрист запнулся.Здесь… семь листов – "Последний детский сон"". Но некто в сером круто обернулся В соседней комнате залаял телефон.
Чрез полчаса, придя от телефона, Он, разумеется, беднягу не узнал И, проходя, лишь буркнул раздраженно: "Не принято! Ведь я уже сказал!.."
На улице сморкался дождь слюнявый. Смеркалось… Ветер. Тусклый, дальний гул. Поэт с "Ночною песней" взял направо, А беллетрист налево повернул.
Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин. Два жемчуга опять на мостовой… Ах, может быть, поэт был новый Пушкин, А беллетрист был новый Лев Толстой?!
Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку Надуй им жабу, тиф и дифтерит! Пускай не продают души в рассрочку, Пускай душа их без штанов парит… Между 1906 и 1909 Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.
"СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ"
(1809-1909)
Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Когда б сейчас из гроба встать ты мог, Любой прыщавый декадентский щеголь Сказал бы: "Э, какой он, к черту, бог? Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость! А стиль, напевность, а прозрения печать, А темно-звонких слов изысканная меткость?.. Нет, старичок… Ложитесь в гроб опять!"
Есть между ними, правда, и такие, Что дерзко от тебя ведут свой тусклый род И, лицемерно пред тобой согнувши выи, Мечтают сладенько: "Придет и мой черед!" Но от таких "своих", дешевых и развязных, Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно… Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных, А нам они наскучили давно.
Пусть их шумят… Но где твои герои? Все живы ли, иль, небо прокоптив, В углах медвежьих сгнили на покое Под сенью благостной крестьянских тучных нив? Живут… И как живут! Ты, встав сейчас из гроба, Ни одного из них, наверно, б не узнал: Павлуша Чичиков – сановная особа И в интендантстве патриотом стал
На мертвых душ портянки поставляет (Живым они, пожалуй, ни к чему), Манилов в Третьей Думе заседает И в председатели был избран… по уму. Петрушка сдуру сделался поэтом И что-то мажет в "Золотом руне", Ноздрев пошел в охранное – и в этом Нашел свое призвание вполне.
Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте И сам сапожников по праздникам сечет, Чуб стал союзником и об еврейском гвалте С большою эрудицией поет. Жан Хлестаков работает в "России", Затем – в "Осведомительном бюро", Где 1000 чувствует себя совсем в родной стихии: Разжился, раздобрел,– вот борзое перо!..
Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки, Попавши в плен к писателям modernes*, Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки, Истасканные блудом мелких скверн… Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Как хорошо, что ты не можешь встать… Но мы живем! Боюсь – не слишком много ль Нам надо слышать, видеть и молчать?
И в праздник твой, в твой праздник благородный, С глубокой горечью хочу тебе сказать: "Ты был для нас источник многоводный, И мы к тебе пришли теперь опять,Но "смех сквозь слезы" радостью усталой Не зазвенит твоим струнам в ответ… Увы, увы… Слез более не стало,
