5
Злая боль берет меня в тиски.
Ни на миг мне не дает отсрочки.
Трудно!
Совладать ли одиночке
С этим тяжким приступом тоски?!
Средь чужих, от родины далече
Я молчу, от горести чуть жив…
Кто же руки положил на плечи,
Душу мне участьем облегчив?..
С ласковым упреком шепчет кто-то:
— Разве ты — один?.. Кругом взгляни!
Хиросимы горькие сироты
Говорят:
«Нам боль твоя сродни!»
Смотрит добрым материнским взглядом
Та, что белый шар дала тебе.
И больные, в госпитале рядом,
Все сочувствуют твоей судьбе.
Вот к тебе подходит огорченный,
Что-то торопясь тебе сказать,
Незнакомец… Он — из Барселоны.
На глазах его убили мать…
— Пусть далеко друг от друга страны.
Но сегодня вас поймет любой. —
Рядом встал поэт из Пакистана:
— Не печалься, брат мой. Я — с тобой!
— Я — афганистанец. В вашем крае
Побывать пока что я не мог.
Но сегодня глаз не осушаю:
Мама — наших радостей исток!
— Дагестана я не знаю тоже.
Я — из Конго. Я — лицом черна.
Но, каков бы ни был цвет у кожи,
Мать как жизнь. Она для всех одна.
— Я — ирландец. Зелено все лето.
Как в стране у вас, у нас вокруг,
Но сегодня в черное одета
И моя Ирландия, мой друг!..
Разные по языку и вере,
Все мы — чьи-то дочери, сыны…
Всем понятна боль такой потери,
Отовсюду голоса слышны.
Вижу: в каждом сердце состраданье
Порождает горестная весть.
Польские ко мне подходят пани,
Мсье французы… Всех не перечесть!
Греки, чехи, негры, итальянцы…
Все, однако, отступить должны:
Приближаются ко мне посланцы
Из России, из моей страны.
Женщины подходят пожилые,
Маму не видавшие мою.
И сегодня в их чертах впервые
Мамины черты я узнаю.
Точно всеми ты была любима,
Каждый горем искренне убит…
И сдается мне: вся Хиросима
О горянке-матери скорбит!
Колокол рокочет. Голос медный
Раз по разу гуще и грустней.
Словно бы над прахом мамы бедной
Он звонит… Да, он звонит по ней!
Ты, живя, мне придавала силы,
Мама! А теперь, уйдя навек,
Ты с людьми меня соединила
Узами, прочнейшими из всех.
В горе, в состраданье — все мы братья,
Нынче между нами нет чужих…
Братья!
Что вам всем могу сказать я?!
Берегите матерей живых!
Если же судьба вас разлучила
И ушла родная, не простясь, —
Поспешите к маме на могилу,
Поспешите так, как я сейчас!..
* * *
Прощай, Хиросима! Склоняюсь в почтенье
У всех претерпевших развалин твоих!
Твоих мертвецов не стираются тени,
Как боль не уходит из глаз у живых!..
Прощай, о японочка! Ты с пьедестала
Вслед за журавликом рвешься в полет.
Здесь, в городе скорби, понятно мне стало:
Есть общий, единый язык у сирот.
И нынче — я чувствую это заране —
Страдания голос пойму я везде:
Детеныш ли вскрикнет подстреленной лани,
Птенцы ли без мамы заплачут в гнезде.
Ты это познанье мне в душу вдохнула,
Моя Хиросима!..
Вхожу в самолет.
С ущельем, ведущим к родному аулу,
Сегодня до странности схож этот вход.
И вот заблестела внизу Фудзияма,
Синея, клокочет Индийский внизу.
И мне почему-то все кажется, мама,
Что прах твой я здесь, в самолете, везу…
Как будто бы шерсти свалявшейся клочья,
За круглым оконцем плывут облака,
В прорывах меж ними — я вижу воочью —
Простерлась ко мне океана рука.
О чем, океан, ты шумишь и рокочешь?
Печалью ты нынче, как я, обуян?
Наверно, ты боль остудить мою хочешь?..
Спасибо, спасибо тебе, океан!
Громады лесов мне видны сквозь просветы,
Манит меня издали сумрак лесной…
Должно быть, деревья — мне верится в это! —
Стенают и плачут о маме со мной.
Летим… Показались внизу Филлипины
И тотчас исчезли за тенью крыла,
И знойная Индия нежно, как сына,
Немедля в объятья меня приняла…
Что значат теперь для людей расстоянья?!
Лишь лайнер английский сменили на «ТУ»,
Как тут же Москва замерцала огнями,
Снижает воздушный корабль высоту…
Москва! О, с каким ликованьем, бывало,
Я к ней приближался — к Москве дорогой!
А нынче?.. В отъезде я пробыл так мало,
Но все по-другому. И сам я другой.
Друзья меня встретили. Рад и не рад я.
Как будто я сам от себя в стороне.
Как вышло, скажите, друзья мои, братья,
Что так бесприютно, так холодно мне?!
…И вновь я в полете. Нагорье, отроги
Внизу показались. И я не пойму,
Что в них изменилось за краткие сроки?
Уменьшились в росте они почему?
Сдавило их что-то… Нет, это не снится!
Неделю назад были так высоки!
Мне душно!.. Ну, как одолеть мне границу
Мучительной этой, гнетущей тоски?!
Бормочут чуть слышно каспийские волны:
— Ушла, не дождавшись сынка своего… —
Родные встречают печально, безмолвно…
Меж ними кого-то ищу я… Кого?..
Я дома. Но выглядит все по-иному, —
И здесь, и в родной моей Махачкале…
— Родные, ведите к могиле, не к дому!
К последнему месту ее на земле!
Сейчас лишь она и нужна, и близка мне!
Там камень стоит, выражая мольбу!..
…И я приникаю к промерзшему камню,
Как будто к родному холодному лбу.
* * *
Так я окончил свой далекий путь.
А мама… больше не вернуться к маме!
Со стаей журавлей когда-нибудь —
Я верю — пролетит она над нами.
Мать отдала земле и плоть и кровь.
Все приняла у ней земля родная,
Но мамина нетленная любовь
Горит в высоком небе, не сгорая.
И в день февральский, на закате дня,
Где б ни был я, в родной аул приеду.
Приду домой и сяду у огня,
Чтоб тихую с тобой вести беседу.
Все мелкое отбрасывая прочь,
Душа моя очистится от сора.
И будут слушать нас дожди и ночь,
Деревья влажные и наши горы.
И побледнеет ложь и суета,
Как будто в мире прекратились войны.
И жизнь мудра, прекрасна и чиста
И нас, людей, поистине достойна.
Да, в этот день — единственный в году! —
Я в чудеса любые верить вправе,
Когда с тобой беседу я веду,
Грядущий мир я осязаю въяве.
Он радостен и светел, как дитя,
Мир, измененный стотысячелетьем,
И в нем,
Нетленной красотой светя,
Вернутся матери обратно к детям.
Отринув тяжесть каменной плиты,
Из-под земли они предстанут снова,
Как снова появляются цветы
Весной из-под покрова снегового.
Как речки воскресают, сбросив лед.
Как корабли к земле стремятся милой…
Походкой легкой к сыну мать придет,
Забыв о мрачном холоде могилы.
Придет, к плечу притронется, любя.
Как будто снимет сразу всю усталость…
«Ты слышишь, сын?.. Я здесь. Я у тебя.
И никогда с тобой не расставалась».
И речь ее горячею волной
Прихлынет к сердцу, радуя, колдуя…
Я слышу, мама, как рукой родной
Ты гладишь голову мою седую.
И я тебе чуть слышно говорю:
— Теперь, когда ты не живешь на свете,
Кому, скажи, отдам любовь свою?..
И слышу голос:
— У тебя есть дети.
— В родных ущельях и в чужой стране
Гордился я твоей душевной силой.
А кем, скажи, теперь гордиться мне?..
— Гордись детьми. Детьми гордись, мой милый!
— Ты мне всю жизнь, всю душу отдала.
А я что дам тебе? Ведь ты — не с нами! —
И мамин голос отвечает:
— Память.
И песни все. И добрые дела.
Да, песни я все о тебе пою,
Слова сплетая… Как их лучше сплесть мне,
Чтоб на могилу тихую твою
Они легли венком печальной песни?!
