II. Случай на таможне
В. Румянцеву
Над Шере—
метьево
В ноябре
третьего —
Метеоусловия не те, —
Я стою встревоженный,
Бледный, но ухоженный,
На досмотр таможенный в хвосте.
Стоял сначала — чтоб не нарываться:
Ведь я спиртного лишку загрузил, —
А впереди шмонали уругвайца,
Который контрабанду провозил.
Крест на груди в густой шерсти, —
Толпа как хором ахнет:
"За ноги надо потрясти, —
Глядишь — чего и звякнет!"
И точно: ниже живота —
Смешно, да не до смеха —
Висели два литых креста
Пятнадцатого века.
Ох, как он
сетовал:
Где закон —
нету, мол!
Я могу, мол, опоздать на рейс!..
Но Христа распятого
В половине пятого
Не пустили в Буэнос-Айрес.
Мы все-таки мудреем год от года —
Распятья нам самим теперь нужны, —
Они — богатство нашего народа,
Хотя и — пережиток старины.
А раньше мы во все края —
И надо и не надо —
Дарили лики, жития, —
В окладе, без оклада…
Из пыльных ящиков косясь
Безропотно, устало, —
Искусство древнее от нас,
Бывало, и — сплывало.
Доктор зуб
высверлил
Хоть слезу
мистер лил,
Но таможенник вынул из дупла,
Чуть поддев лопатою, —
Мраморную статую —
Целенькую, только без весла.
Общупали заморского барыгу,
Который подозрительно притих, —
И сразу же нашли в кармане фигу,
А в фиге — вместо косточки — триптих.
"Зачем вам складень, пассажир? —
Купили бы за трешку
В «Березке» русский сувенир —
Гармонь или матрешку!"
«Мир-дружба! Прекратить огонь!» —
Попер он как на кассу,
Козе — баян, попу — гармонь,
Икону — папуасу!
Тяжело
с истыми
Контрабан-
дистами!
Этот, что статуи был лишен, —
Малый с подковыркою, —
Цыкнул зубом с дыркою,
Сплюнул — и уехал в Вашингтон.
Как хорошо, что бдительнее стало, —
Таможня ищет ценный капитал —
Чтоб золотинки с нимба не упало,
Чтобы гвоздок с распятья не пропал!
Таскают — кто иконостас,
Кто — крестик, кто — иконку, —
Так веру в Господа от нас
Увозят потихоньку.
И на поездки в далеко —
Навек, бесповоротно —
Угодники идут легко,
Пророки — неохотно.
Реки лью
потные!
Весь я тут,
вот он я —
Слабый для таможни интерес, —
Правда, возле щиколот
Синий крестик выколот, —
Но я скажу, что это — Красный Крест.
Один мулла триптих запрятал в книги, —
Да, контрабанда — это ремесло!
Я пальцы сжал в кармане в виде фиги —
На всякий случай — чтобы пронесло.
Арабы нынче — ну и ну! —
Европу поприжали, —
Мы в «шестидневную войну»
Их очень поддержали.
Они к нам ездят неспроста —
Задумайтесь об этом! —
Увозят нашего Христа
На встречу с Магометом.
…Я пока
здесь еще,
Здесь мое
детище, —
Все мое — и дело, и родня!
Лики — как товарищи —
Смотрят понимающе
С почерневших досок на меня.
Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу,
Разденут — стыд и срам — при всех святых, —
Найдут в мозгу туман, в кармане фигу,
Крест на ноге — и кликнут понятых!
Я крест сцарапывал, кляня
Судьбу, себя — все вкупе, —
Но тут вступился за меня
Ответственный по группе.
Сказал он тихо, делово —
Такого не обшаришь:
Мол, вы не трогайте его,
Мол, кроме водки — ничего, —
Проверенный товарищ!
Еще — ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина, —
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
Должно быть, он примет не знал, —
Народец праздный суесловит, —
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.
Коль так, Макарыч, — не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй, — останься живым.
Но, в слезы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понес,
Припал к земле, как верный пес…
А рядом куст калины рос —
Калина красная такая.
Смерть самых лучших намечает —
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму! —
Не поздоровилось ему, —
Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год…
Натура где? Онега? Нарочь?
Все — печки-лавочки, Макарыч, —
Такой твой парень не живет!
Вот после временной заминки
Рок процедил через губу:
"Снять со скуластого табу —
За то, что он видал в гробу
Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на горбу, —
Чтоб не испытывал судьбу, —
Взять утром тепленьким в постели!"
И после непременной бани,
Чист перед богом и тверез.
Взял да и умер он всерьез —
Решительней, чем на экране.
I
Секунд, минут, часов — нули.
Сердца с часами сверьте!
Объявлен праздник всей Земли:
«День без единой смерти».
Вход в рай забили впопыхах,
Ворота ада — на засове,
Без оговорок и условий
Все согласовано в верхах.
Старухе Смерти взятку дали
И погрузили в забытье —
И напоили вдрызг ее
И даже косу отобрали.
Никто от родов не умрет,
От старости, болезней, от
Успеха, страха, срама, оскорблений.
Ну а за кем недоглядят,
Тех беспощадно оживят —
Спокойно, без особых угрызений.
И если где резня теперь —
Ножи держать тупыми!
А если бой, то — без потерь,
Расстрел — так холостыми.
Указ гласит без всяких «но»:
"Свинцу отвешивать поклоны,
Чтоб лучше жили миллионы, —
На этот день запрещено.
И вы, убийцы, пыл умерьте, —
Забудьте мстить и ревновать!
Бить можно, но — не убивать,
Душить, но только не до смерти.
Конкретно, просто, делово:
Во имя черта самого
Никто нигде не обнажит кинжалов.
И злой палач на эшафот
Ни капли крови не прольет
За торжество добра и идеалов.
Оставьте, висельники, тли,
Дурацкие затеи!
Вы, вынутые из петли,
Не станете святее.
Вы нам противны и смешны,
Слюнтяи, трусы, самоеды, —
У нас несчастия и беды
На этот день отменены!
Не смейте вспарывать запястья,
И яд глотать, и в рот стрелять,
На подоконники вставать,
Нам яркий свет из окон застя!
Мы будем вас снимать с петли
И напоказ валять в пыли,
Еще дышащих, тепленьких, в исподнем…
Жить, хоть несильно, — вот приказ!
Куда вы денетесь от нас:
Приема нынче нет в раю Господнем.
И запылают сто костров —
Не жечь, а греть нам спины,
И будет много катастроф,
А смерти — ни единой!
И, отвалившись от стола,
Никто не лопнет от обжорства,
И падать будут из притворства
От выстрелов из-за угла.
И заползут в сырую келью
И вечный мрак, и страшный рак,
Уступит место боль и страх
Невероятному веселью!
Ничто не в силах помешать
Нам жить, смеяться и дышать, —
Мы ждем событья в радостной истоме.
Для темных личностей в Столбах
Полно смирительных рубах:
Особый праздник в Сумасшедшем доме…
II
И пробил час, и день возник,
Как взрыв, как ослепленье!
То тут, то там взвивался крик:
«Остановись, мгновенье!»
И лился с неба нежный свет,
И хоры ангельские пели,
И люди быстро обнаглели:
Твори, что хочешь, — смерти нет!
Иной до смерти выпивал —
Но жил, подлец, не умирал.
Другой в пролеты прыгал всяко-разно,
А третьего душил сосед,
А тот — его… Ну, словом, все
Добро и зло творили безнаказно.
Тихоня, паинька, не знал
Ни драки, ни раздоров:
Теперь он голос поднимал,
Как колья от заборов, —
Он торопливо вынимал
Из мокрых мостовых булыжник,
А прежде он был тихий книжник
И зло с насильем презирал.
Кругом никто не умирал,
А тот, кто раньше понимал
Смерть как награду или избавленье —
Тот бить стремился наповал,
А сам при этом напевал,
Что, дескать, помнит чудное мгновенье.
Ученый мир — так весь воспрял,
И врач, науки ради,
На людях яды проверял,
И без противоядий.
Вон там устроила погром,
Должно быть, хунта или клика,
Но все от мала до велика,
Живут, — все кончилось путем.
Самоубийц, числом до ста,
Сгоняли танками с моста,
Повесившихся — скопом оживляли.
Фортуну — вон из колеса! —
Да! День без смерти удался —
Застрельщики, ликуя, пировали.
Но вдруг глашатай весть разнес
Уже к концу банкета,
Что торжество не удалось,
Что кто-то умер где-то
В тишайшем уголке Земли,
Где спят и страсти, и стихии, —
Реаниматоры лихие
Туда добраться не смогли.
Кто смог дерзнуть, кто смел посметь,
И как уговорил он Смерть?!
Ей дали взятку — Смерть не на работе!..
Не доглядели, хоть реви, —
Он просто умер от любви.
На взлете умер он, на верхней ноте.
