Валерий Брюсов - Полное собрание стихотворений

Был день войны, но час предсмертный дня.
Ноябрьский воздух нежил, как в апреле.
Вкруг озими прозрачно зеленели,
Пылало солнце, небосклон пьяня.

Нас мотор мчал – куда-то иль без цели...
Бесцельность тайно нежила меня.
И ты, как я, заворожен был. Пели
Нам голоса закатного огня.

Забылось все: шум битв и вопль страданий...
Вдвоем, во храме мировых пыланий,
Слагали мы гимн красоте земной...

Нас мотор мчал – без цели иль куда-то...
О, помню, помню – дивный сон заката
Под грохот пушек, ровный и глухой.

В семье суровых ветеранов
Пью чай. Пальба едва слышна.
Вдали – под снегом спит Цеханов,
И даль в снегу погребена.

Сквозь серые туманы солнце
Неярко светит без лучей.
Тиха беседа о японце,
И равномерен звук речей.

Незримо судьбы всей Европы
С судьбой уральцев сплетены, —
Но нынче в снежные окопы
Доходит смутно гул войны.

Мир крикнул этим бородатым
Сибирякам: «Брат, выручай!»
И странно с сумрачным солдатом
Пить на досуге мутный чай.

Неизмеримым бредят грезы,
Крушеньем царств и благом всех...
А здесь – рассказы про шимозы
Сменяет беззаботный смех.

Отбрасывая версты, стучит автомобиль,
Крутится даль за далью и сзади вьется пыль.

Селенье, нивы, поле, костел, окоп, река...
Казачее становье на склоне у леска.

Табун свободных коней, походных кухонь дым;
Заполнен луг движеньем запутанно-цветным;

Толпа котлы обстала; смех, говор, песня, крик...
Как просверкали ярко верхи железных пик!

Еще в глазах – мундиры и шапки набекрень,
А падает сурово от строгих сосен тень.

Лесной дорогой мотор, стуча, летит вперед...
Чу! слышен с поворота трещащий пулемет!

Опять—развесистые липы
И склады бревен за избой;
Телеги, вдоль дороги, скрипы,
Окно с затейливой резьбой;

Вдали – излуки малой речки,
И главы дальнего села;
•А близко – девка на крылечке
Статна, румяна, весела.

Нырнул, поднявши хвост, утенок,
А утка с важностью плывет.
Как изумителен, как тонок
Прозрачных тучек хоровод!

Здесь мир и век забыть возможно...
Но чу! порой сквозь шум лесов
Со станции гудит тревожно
Гул санитарных поездов.

Каждый день поминайте молитвой умильной
Тех, кто молится нынче на ратных полях,
Там, где Смерть веселится поживой обильной,
Блуждая с косой в руках;

Где рассвет, проступая, скользит меж развалин,
Эхо вторит раскатам мортир без числа;
Где блуждающий ветер, угрюм и печален,
Ласкает в траве тела;

Где валы, баррикады, окопы, редуты
Перерезали ниву, прорезали лес;
Где германский пропеллер считает минуты,
Грозя с голубых небес;

И где фейерверк ночью, безмерен, невидан,
Одевает просторы в стоцветный наряд, —
На полях, где лежит, беспощадно раскидан,
Стальной и свинцовый град!

Долю ратников вашим уютом измерьте,
Вашей негой домашней, при свете, в тепле...
Поминайте в салонах, в театре, в концерте, —
Кто ныне в снегах и мгле!

Поминайте ушедших молитвой умильной,
Всех, кто должен молиться на ратных полях,
Там, где Смерть веселится поживой обильной,
С тяжелой косой в руках!

От Альп неподвижных до Па-де-Кале
Как будто дорога бежит по земле;
Протянута лентой бесцветной и плоской,
Прорезала Францию узкой полоской.
Все мертво на ней: ни двора, ни куста;
Местами – два-три деревянных креста,
Местами – развалины прежних строений,
Да трупы, да трупы, – тела без движений!

От Альп неподвижных до Па-де-Кале
Как будто дорога бежит по земле;
И справа и слева, – на мили, на мили, —
Валы и окопы ее обтеснили.
С них рушатся гулко, и ночью и днем,
Удары орудий, как сумрачный гром,
И мерно сверкают под эти раскаты
То белые вспышки, то свет розоватый.

От Альп неподвижных до Па-де-Кале
Как будто дорога бежит по земле;
Прошла, разделила две вражеских рати
И стала дорогой вражды и проклятий.
Сменяются дни; но, настойчиво, вновь
Здесь блещут штыки, разливается кровь,
И слушают люди, сгрудясь в миллионы,
Лязг сабель, свист пуль и предсмертные стоны.

Народ Верхарна! не напрасно вещий
Тебя прославил: жив твой мощный дух!
Он молнией в дыму сражений блещет,
Он в громе пушек нам вещает вслух!

И, кажется, опять восстал Карл Смелый
Иль Бодуэн Железная Рука.
Бой храбрецов с врагом остервенелым
Следят, дивясь величию, века.

Нам не забыть, как ты в любимом Льеже
Свою свободу гордо ограждал.
Твои сыны, как в славном прошлом, – те же:
Поэт дал клятвы, ты их оправдал.

Не пушки, не оружие стальное
Нас делают отважней и сильней:
Любовь к отчизне создает героев
С дней Марафона вплоть до наших дней.

Ты переполнил чашу меры,
Тевтон, – иль как назвать тебя!
Соборов древние химеры
Отметят, губителя губя.

Подъявший длань на храмы-чудо,
Громивший с неба Notre-Dame,
Знай: в Реймсе каменная груда
Безмолвно вопиет к векам!

И этот вопль призывный слышат
Те чудища, что ряд веков,
Над Сеной уместившись, дышат
Мечтой своих святых творцов.

Недаром зодчий богомольный
На высоту собора взнес,
Как крик над суетой юдольной,
Толпу своих кошмарных грез.

Они – защитницы святыни,
Они – отмстительницы зла,
И гневу их тебя отныне
Твоя гордыня обрекла.

Их лик тебе в дыму предстанет,
Их коготь грудь твою пробьет,
Тебя смутит и отуманит
Их крыльев демонский разлет;

И суд, что не исполнят люди,
Докончат сонмы скрытых сил
Над тем, кто жерлами орудий
Святыне творчества грозил.

Мир шумящий, как далек он,
Как мне чужд он! но сама
Жизнь проводит мимо окон,
Словно фильмы синема.

Проплывут, звеня, трамваи,
Прошумит, пыля, авто;
Люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая – никто!

Франт манерный за поддевкой,
То картуз, то котелок,
И пред девичьей головкой
Стал замедленный полок.

Плечи, шляпки, взгляды, груди,
За стеклом немая речь...
Птичья стая, – люди, люди!—
Как мне сердце уберечь?

Я укрываюсь в одиночество,
Я ухожу в пределы книг,
Чтоб безысходные пророчества
Затмили проходящий миг.

Но – горе! – шумы современности
Врываются в святую тьму!
И нет тюрьмы – моей надменности,
Нет кельи – моему уму!

Сегодня, визитер непрошеный,
Ломает запертую дверь...
Ах, убежать на луг некошеный
Дремать в норе, как дремлет зверь!

Напрасно! жизнь влачит последовательно,
Как змей, извилистые кольца,
И смотрят на меня выведывательно
Виденья дня, как богомольцы.

Привык он рано презирать святыни
И вдаль упрямо шел путем своим.
В вине, и в буйной страсти, и в морфине
Искал услад, и вышел невредим.

Знал преклоненья; женщины в восторге
Склонялись целовать его стопы.
Как змеерушащий святой Георгий,
Он слышал яростный привет толпы.

И, проходя, как некий странник в мире,
Доволен блеском дня и тишью тьмы,
Не для других слагал он на псалтири,
Как царь Давид, певучие псалмы.

Он был везде: в концерте, и в театре,
И в синема, где заблестел экран;
Он жизнь бросал лукавой Клеопатре,
Но не сломил его Октавиан.

Вы пировали с ним, как друг, быть может?
С ним, как любовница, делили дрожь?
Нет, одиноко был им искус прожит,
Его признанья, – кроме песен, – ложь.

С недоуменьем, детским и счастливым,
С лукавством старческим – он пред собой
Глядит вперед. Простым и прихотливым
Он может быть, но должен быть – собой!