«Ещё ты не полюбишь так, как я…»
Ещё ты не полюбишь так, как я.
Ещё ты не разлюбишь так, как я.
Ты слышишь музыку, от слёз немея,
А я уже не плачу, не умею…
И от тебя судьба умело прячет
Свой чёрный лик, и слишком много значит
Одна любовь, и в этом вся беда!
Но что тут сделаешь, ты молода.
Ты молода! И мыслей тяжкий гнёт
Улыбки юной не перечеркнёт.
Ты слышишь только то, что говорят,
А я устала верить всем подряд.
И да хранит судьба цветок весенний,
Беспечной юности прекрасное творенье.
Ещё ты не полюбишь так, как я.
Ещё ты не разлюбишь так, как я.
Лепестками белыми кропили —
белой свадебною ложью,
клятвами и кольцами венчали,
а ещё плясали, пели, пили,
выкликали заполошно
«Горько!» – и по кругу, всё сначала…
Время свадеб, солнечно-прохладен
август. Видишь, я не плачу,
я задачку про себя решаю:
может быть, я слишком зауряден? —
но зато я по-собачьи
верен был тебе, жена чужая…
У меня всё прочно и на совесть,
я же не герой романсов
и романов, титулованный бродяга…
Я не Дон Кихот, я приспособлюсь,
я, скорее, Санчо Панса,
этот хитроумный симпатяга…
Тамада играет на баяне,
в окнах розовое солнце,
гаснет вечер, медленно пьянея.
Что ж так больно-то? Я тоже пьяный,
До свидания, Альдонса,
и – спокойной ночи, Дульсинея…
Хмель уйдёт, по крохотным алмазам,
по осколкам
соберу я свадебное действо.
Мог ли я подумать, как опасно
слишком долго
оставаться другом детства…
«Я клянусь, этот первый рассвет
лишь с тобой повторится.
Уезжай и не бойся.
Печаль о тебе – мой удел», —
симпатичная крошка инфанта
шептала заморскому принцу.
Не хотела прощаться.
И он уезжать не хотел.
Пухлощёкие амуры
усмехались в стороне.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте клятвы при луне!
– Я клянусь… я вернусь.
Мы любовь, будто замок, построим.
Будто розу, взрастим.
Будто чашу с вином, разопьём.
Я приду не ребёнком, но воином,
лучше – героем,
ты дождись, мы с тобой обязательно
будем вдвоём…
Он сошёл в рассвет понурый
с королевского крыльца.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте-славьте храбреца.
А сестрица-то старшая
смотрит в окно безнадёжно.
Ей не клялся никто
в предрассветную тишь-благодать.
И кричит она младшей сестре:
«Ты его не дождёшься!
Быстро выскочишь замуж.
А я – только я! – буду ждать».
Такова её натура:
постоянство слов и дел.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте верных юных дев.
А красавице младшей
претит ожиданье без прока.
Не смогла устоять
перед хитрым заезжим льстецом.
Побоялась и долгого срока,
и подлого рока.
И уже с государем-соседом
стоит под венцом.
Может, помните гравюру:
молодые на мосту.
Пойте-пойте, трубадуры,
славьте юную чету!
Ну а принц? Он узнал —
отравился ли, прыгнул с карниза
иль на честной дуэли
сопернику выпустил кровь?
По указке отца
на вдове королеве женился.
Он теперь и не принц.
Он теперь настоящий король.
Вон стоит красавец хмурый,
чёрной бровью шевеля.
Пойте-пойте, трубадуры,
ставьте-славьте короля!
Ну а старшая? Может, хоть ей
повезло по сюжету?
Четверых претендентов
отвергла весьма неумно
и упрямо несла на плечах
непосильную жертву,
проклиная любовь,
и его, и себя заодно.
Старой девой, старой дурой
Помереть её удел…
Пойте-пойте, трубадуры,
Славьте верных старых дев!
Вы молчите, постылые жизни
хоть как-то устроив,
из гордыни, тщеславья ли, страха
свернувши с пути.
Вот и всё. Вот и предали юные клятвы.
Все трое.
Белокрылую птицу – любовь
загубили в клети.
Всё как в жизни, всё с натуры,
правда в профиль и анфас.
Помолчите, трубадуры.
Эта песня не для вас.
А любовь – это
китайские палочки.
Попытка двоих
ухватить, удержать счастье,
белое, нежное…
Жаль, оно рассыпается.
Видно, долго варилось.
Видно, долго томилось
в бездонном чане судеб.
А если и ухватили —
оно достаётся лакомке,
что радостно ест угощение
из кованой чаши истории,
из глиняной миски сплетен.
Листки из одной тетради —
братья?
На одном —
старательно, словно в прописи
(Димка, мы не торопимся?):
«Мама, иду гулять я
с Димой. Сперва в гастроном,
а после на дачу. Пока!»
На обороте —
начало стишка,
будто бы о природе,
по правде – о ней, о любви. Самой-самой!
Мама
улыбается строчкам,
как друзьям дорогим.
Сама ведь была до шестнадцати – мамина дочка,
такой же вот солнечный лучик.
И тоже писала стихи
о нежной любви неразлучной,
о доброй, о светлой любви – не о страсти…
А дождь за окном так и хлещет, и косит
девственно белые астры.
Осень первой любви. Счастливая дочкина осень.
Листки из одной тетради —
братья?
На другом —
поспешно, в одну строку
(Димка, уже бегу!
Ну что же такое – полдня всё бегом да бегом!):
«Мам, я уехала к Димкиной тёте,
ну, к тёте Наде…»
И – чётко:
«С ночёвкой».
На обороте —
смета домашних расходов
(«Кофе, консервы, рогалики, сода…),
узорчик по краю – что сети паучьи…
Предчувствия – вздор!
Морозный узор
на окне. За окном – алмазная снежная крошка и лёд
глянцево-чёрный, черней, чем графит.
А жизнь кого-то научит,
кого-то – сразу в расход.
Мать по привычке не спит.
Листки из одной тетради —
братья?
На третьем —
всего полстроки
(теперь – беги-не беги…):
«Мама, прошу никого не винить. И – прости».
Полдень почти.
Пальцы бумагу мнут.
И до смерти —
двенадцать минут.
Буквы жмутся друг к другу, дрожат.
Осталось чуть-чуть —
по лестнице вверх и – в полдень майский шагнуть
с двенадцатого этажа.
* * *
Лихой джигит на «жигулёнке»,
забытый где-то в девяностом…
Глядела на него Алёнка —
так астроном глядит на звёзды.
А под окошком стыли астры,
давно болея межсезоньем.
Он укатил. Навеки. Баста.
А ты всю ночь листала сонник.
И неувиденными снами
по стенам рассыпались блики.
И ветры под окном стенали
о том, кто мнил себя великим.
А кем же был? Звездою ранней?
Игрой-забавой – чет и нечет?..
Алёнка пестует герани
и всем твердит, что время лечит.
В одежде – весенние гаммы,
А мысли осенние, серые.
Ты смотришь четвертую серию
Житейской своей мелодрамы.
Бывает, скучаешь на лекции,
А день за окошком – весенний.
И там, за окном, – ретроспекции
Просмотренных ранее серий…
…За мамой ты бегаешь хвостиком,
Дворняжек ты потчуешь кашей.
Тайком наблюдаешь за Костиком —
И даже словечка не скажешь.
Но тоже играешь в солдатики
И знаешь военные марши…
…А Костик подружится с Катенькой.
Ты станешь умнее и старше.
Сентябрьское утро хорошее —
Вот лучик скользит по тетрадке.
Сидишь ты за партой с Алёшенькой,
Глядишь на соседа украдкой.
В порядке заданье домашнее —
Он списывать ловко умеет…
…Алёша подружится с Дашенькой.
Ты станешь взрослей и умнее.
Всплакнёшь. И подружишься с Толиком.
Открытки, свидания в парке,
Признанья в кафешке за столиком…
А женится Толик на Ларке.
В одежде – весенние гаммы,
А мысли осенние, серые.
Ты смотришь четвертую серию
Житейской своей мелодрамы.
А верилось, что путь прямой и гладкий!
Но снова из трамвая – прямо в грязь.
Начальник смотрит сладко. Шоколадки —
Да запросто, не прячась, не чинясь.
Быть мог июнь поярче и пожарче,
В цветении надежд, в сиянье гроз…
В отделе мужички хот-доги харчат,
И сизый дым от скверных папирос.
А если бы хватило бы отваги,
Умчалась бы куда глаза глядят…
Звонки, и совещанья, и бумаги…
Коловращенье, канцелярский ад!
А дома… ну а что такое «дома»?
(Гордиться бы, что есть и кол, и двор!):
Бабусина стряпня, звонки знакомых,
С подругой бесконечный разговор…
О ком же? О Ванюше, ясном солнце,
Скорей бы он из армии пришёл!..
Да только зря. Она ведь не дождётся,
Настойчив некто по прозванью Фрол.
А младшая сестра на дискотеке —
С дружком, с пивком. Не выучен урок…
…И хочется сквозь сомкнутые веки
Вдруг увидать, что сверху смотрит Бог.
