"Здесь,
в тайниках души (в которых не осталось ничего,
кроме тебя,
и только ты),
твоя могила —
под знаком кувшина, ручья и черепков".
О, кувшин,
о, головня,
что уцелела от всех пожаров! —
...Это Абри, он взывает к Ху-а-лу.
Перевод Ф. Гурфинкель
ПЕСНЯ /Перевод М. Пальчик/
Не двугорбые застыли спины,
не верблюды отдохнуть легли —
то Гильбоа горные вершины
смотрят на простор родной земли.
Горы помнят: у подножья встали
белые, как голуби, шатры,
вместе с нашей песней вверх взметали
свой огонь полночные костры.
Горы помнят... Как могло случиться
то, что мы не помним старины?
Не роса ли в прядях серебрится,
и не песен ли сердца полны?
Нас лаская светом беловатым,
словно в юности, луна плывет.
Сердце распахнулось, как когда-то,
и ворота больше не запрет.
Не вино пьянило нас — от дома
к роднику направили мы путь,
дабы вновь идти путем знакомым,
дабы снова песню затянуть.
Пойте! Хорошо в полночной сини
эту песню слушать мне опять.
Пусть она хребты Гильбоа сдвинет
и заставит с нами танцевать!
Есть обычай — в праздничном веселье
посвящают песню пастухам.
Ну а я в пустыне слезы сеял...
Песня эта — воздаянье нам.
Перевод М. Пальчик
В ПАЛАТКЕ /Перевод М. Пальчик/
Палатка. Осень. Кто заплакал,
дождем исхлестан: "У-гу-гу"?
Не то шакал, не то собака,
и капли слезные бегут.
Кап-кап, кап-кап, конца не жди,
идут дожди, идут дожди.
Так только осень плакать может,
и мальчик, ставший сиротой,
когда вверху погасят с дрожью
сиянье свечки золотой.
Кап-кап-кап.
Не напишу я ночью этой
письма и не зажгу свечей,
мать у меня осталась где-то,
но сирота я, горе ей.
Кап-кап.
В палатке холод, и напрасно
собаке в темень завывать.
Кому как не собаке ясно,
что не придут отец и мать.
Кап.
Перевод М. Пальчик
КАК ХОРОШО! /Перевод М. Пальчик/
На поле ветер приутих,
и ливень струями не хлещет,
и вместе с явным снова веши
открыли то, что тайно в них.
Закат почти что не горит,
сиянье дразнит в отдаленье;
в единстве формы и значенья
вся жизнь передо мной стоит.
Прохладный вечер отошел,
ночь опускается без грома.
Попробуй и всему живому
скажи хоть раз: "Как хорошо!"
Пойми, в молчании глухом
сильна и слабость человечья.
Чтоб вырасти лучам навстречу,
мы забываем обо всем.
Лишь Бог и человек в ночи
никак не могут кончить спора.
Свет воссияет, утро скоро,
сейчас же ночь, и ты молчи.
Перевод М. Пальчик
МОЙ ГОРОД /Перевод М. Пальчик/
Лебединая шея в изгибе застыла...
Город мой погружен в белизну и покой.
О свободе мечтают потайные силы,
как об острых зубах спелый плод налитой.
Город мой — чистота шерсти мягкой и гладкой,
свежих булок пшеничная белизна.
Расправляет он улиц глубокие складки,
будто только сейчас пробудился от сна.
Перевод М. Пальчик
(Из цикла "Другой первозданный") /Перевод Л. Цивьяна/
Так прости же меня, называемый Богом,
на пресветлом престоле сидящий привычно.
Разве я виноват, виноват хоть немного
в том, что речь наша немощна, косноязычна?
Сколько раз Твоих детищ мы словом пытали,
но слова наши чужды им, чужды вконец.
Так неужто пустынею мы не плутали,
а пришедший в мир первым — он нам не отец?
Ведь в ту пору косматое, ярое утро
Растоптало впервые извечную ночь,
и мой пращур прадавний бездумно и мудро
смог молчанье мычанием слов превозмочь.
И скоту, и растеньям природа вещала,
с ней умели беседовать Авель и Каин.
Ну, а что же нам делать — ответь, Изначальный, —
в пустоту мы бросаем слова, точно камни.
так прости же меня, называемый Богом,
прости за растерянность слов, за сомненья.
Нет вины моей в том. И дай сил, хоть немного,
промычать мое слово Твоим добрым твореньям.
Перевод Л. Цивьяна
(Из цикла "Другой первозданный") /Перевод Л. Цивьяна/
Эта синь — вся нагая, за пологом мглы —
так желанна, что сердце сжимает тисками.
И взлохмаченный ветер акаций стволы
исступленно, как женские ноги, ласкает.
Уже ветви иссохли, иссохли листы,
пожелтели, пожухли, на землю слетели.
И, ослепнув от силы, от злой доброты,
просит зной у деревьев прохлады и тени.
Звери немы — как будто и жизни в них нет;
камень дышит — совсем как живой, как растенье.
Словно только сегодня
— Да будет
свет! —
Бог изрек и исполнил свое повеленье.
Перевод Л. Цивьяна
(Из цикла "Другой первозданный") /Перевод Л. Цивьяна/
Целый день на груди исполинского мира,
как огромная штанга, лежала жара.
И земля за усилием каждым следила
и победы над зноем ждала.
Мир устало дышал, напрягая все силы.
Нет — не сможет, не вырвет, не вытянет он!
Но жара поддается. И светятся жилы.
И отброшено солнце, и пуст небосклон.
И бесстыжий закат, бескрайний и древний,
над расколотым солнцем в молчанье встает.
И Адаму под темною сенью деревьев
Ева яблоко в тысячный раз подает.
Перевод Л. Цивьяна
(Из цикла "Другой первозданный") /Перевод А. Пэнна/
Этот ноздри раздувший простор-великан.
Эта высь по тебе загрустившего неба.
Этот белый огонь — белизна молока.
Запах шерсти и запахи хлеба.
И под тихие всхлипы забулькавших вод,
жажду пеньем ручья утоливших как-будто,
вместе с овцами и человеком идет
к полудню утомленное утро.
Первобытное утро!
Клубится земля,
испаряя росу и запревшую заваль.
И от края до края — человек и земля.
И от края до края — стадо и Авель...
Перевод А. Пэнна
(Из цикла "Другой первозданный") /Перевод Л. Цивьяна/
Эта яркая высь над тобой — так близка...
Это ноздри раскрыло огромное небо...
Этот льющийся свет — он белей молока...
Запах хлева
и запах печеного хлеба...
Мимо стада овец, что сгрудились кругом
пастуха, мимо хлева, колодца и поля
в обнаженности чувств
бежит босиком
это утро, спешащее встретиться с полднем.
Первозданное утро: паруют поля,
теплый запах навоза в воздухе тает.
И от края до края — человек и земля;
только Авель и стадо — от края до края.
Перевод Л. Цивьяна
ЗЕМЛЕПАШЕЦ /Перевод А. Пэнна/
(Из цикла "Другой первозданный")
За плугом — верблюд, и железный клин
терзает земли пересохшие плиты.
Никогда еще мир не был так един,
и вечность в единственном миге отлита.
То признак убийства. Железа тиски.
То Каин убийств сечет первобытную небыль.
Никогда еще так не бывали близки
человек,
верблюд
и небо.
Перевод А. Пэнна
ЗЕМЛЕПАШЕЦ /Перевод Л. Цивьяна/
(Из цикла "Другой первозданный")
Плуг и верблюд. Лемеха клин
взрезает пласты, рушит их единенье.
Никогда еще мир не бывал так един,
не была еще вечность так слита с мгновеньем.
Это символ убийства.
Кинжалом в живот.
Рушит Каин единство движеньем руки.
Никогда еще не были так близки
человек,
верблюд,
небосвод.
Перевод Л. Цивьяна
(Из цикла "Другой первозданный") /Перевод Л. Цивьяна/
Покойны в полях копны сжатого хлеба.
И день — как набухшая соком лоза.
День, ставший убийцей, багровый от гнева,
качается в мертвых овечьих глазах.
И ночь настает.
И всю ночь до рассвета
скорбная пашня зовет и кричит:
