ДОЧЬ
Сошла по ступенькам она
С надкушенным белым наливом.
В саду постояла одна
В раздумий неторопливом.
Как давний притихший призыв,
Валяется крышка пенала.
Вновь в яблоко зубы вонзив,
Огрызок она попинала.
Две лужицы против окна,
И пьют воробьи, как из плошки.
Серьезности повой полна,
Гуляет она по дорожке.
Движенья просты и легки.
Вся в солнечных бликах капризных.
Приподняты губ уголки —
Что есть жизнелюбия признак.
Смеялись две отроковицы,
В седьмой шагающие класс
Струился свет от роговицы
Их голубых и карих глаз.
Тянуло свежестью самою
От хохота отроковиц.
И снежной веяло зимою
От шапок и от рукавиц.
«А что там? У дочери гостьи…»
А что там? У дочери гостьи.
Как в прежние, школьные, дни,
В ликующем многоголосье
Заходятся разом они.
Девический возглас за дверью.
Девический смех ему в лад.
И топот… И полный доверья
Бессмысленно-радостный взгляд.
«Возвращалась поздно, не одна…»
Возвращалась поздно, не одна.
Расставались на лужайке плоской.
И потом смотрела из окна,
Как он удалялся с папироской.
А спустя мгновение спала
И во сне, зардевшаяся малость,
Убирала чашки со стола
И куда-то переодевалась.
На рассвете пели соловьи.
В комнате заметно холодало.
Руки обнаженные свои
Прятала она под одеяло.
Сновиденья путая и явь,
Выгибая заспанное тело,
Улыбалась тихо, будто вплавь
Озеро ночное одолела.
Свет ломился в просеку окна,
Притемняя крашеные рамы.
На предплечье — вмятины от сна, —
Ночи кратковременные шрамы.
Зина, Зина Кузьмина.
Прозвище — Кузина.
Стала летчика жена
Молодая Зина.
Запахи бензина.
Азиатская жара.
Взгляд немного робок.
Небо белое с утра.
Двигателей рокот.
Не по-девичьи уже,
А вполне по-женски
Сладко видится душе
Лето в Воскресенске.
Шепчет Зина:— Милый мой… —
Голова в тумане.
Едет бедная домой,
На побывку к маме.
Ведь уже рожать должна
Дочку или сына.
Пусть давно не Кузьмина, —
Прозвище — Кузина.
Зина, Зина, будь добра,
Претерпи все муки…
Двоюродная сестра
Счастья и разлуки.
«Мальчишка-слесарь сладостно кого-то…»
Мальчишка-слесарь сладостно кого-то
Напомнил ей ухваточкою вдруг,
Растертым по щеке мазком тавота
И крупностью рабочих этих рук,
Что вот уж не отмоются под краном —
Внедрилась в поры синяя пыльца…
Мешало лишь на пальце безымянном
Мерцанье обручального кольца.
Столба фонарного тренога,
Тень искаженная его
И отроческая тревога —
Так, ни с того и ни с сего.
Луча весеннего смещенье
Вдоль мокрых взгорков и лощин,
И юной женщины смущенье
Без основательных причин.
День рожденья позади.
Ты набегалась, устала.
Просыпаясь, погляди,
Как спокойно в доме стало.
Утро ставит свой вопрос,
Будит буднично сквозь щели,
Освещая прядь волос,
Чашку синюю из Гжели.
Лиловатое стекло
Столь привычного буфета.
Роз нечетное число
Чуть привядшего букета.
С утра занималась она,
Весь день находилась при деле,
И словно какая струна
Держала ее на пределе.
И вдруг наплывала волной
Истомная порция лени,
Потворствуя страсти одной —
Учебник склонить на колени.
Впадала на миг в забытье,
Спала, упуская детали.
По мягкие губы ее
По-прежнему что-то шептали.
Уверенна, спокойна, величава.
Я не видал прекрасней и стройней.
Мы были с ней ровесники, но, право,
Я выглядел мальчишкой рядом с ней.
По своему особому порядку
Я действовал соперникам назло
И миновать старался танцплощадку,
Куда мою избранницу влекло.
Но не всегда мне это удавалось,
И я, вцепившись в крашеный барьер,
Следил, как в гуще танца удалялась
Она. А с ней курносый кавалер.
И так ее мне видеть было больно,
Кружащуюся с кем-нибудь вдвоем,
Что пережитки прошлого невольно
В сознанье проявлялися моем.
И я смотрел сурово и ревниво,
Горя в тревожном, мстительном огне,
Пока легко и чуточку лениво
Она не подходила и ко мне.
Тут марш взлетал под лиственные своды,
И шла она, сияющая вся,
А я шагал, на будущие годы
Предубежденье к танцам унося.
…Поверь, мне до сих пор это мешает,
Я словно бы испытываю гнет.
Когда тебя на танец приглашают,
Нет-нет, а что-то в сердце да кольнет…
А девушка давно меня забыла,
Да ей меня и помнить ни к чему.
Ведь сколько лет тогда нам вместе было,
Мне столько же сегодня одному.
Там окошко распахнуто в сад,
Ветки влажные в стекла стучат.
Там у лампы девчонка сидит
И в раскрытую книжку глядит.
А из сада, где глухо, темно,
Смотрит парень на это окно.
Песни девичьи где-то слышны,
Но они ему только смешны.
Оторвать он не в силах свой взгляд
От окошка, раскрытого в сад.
Ничего не случится у них.
Есть давно у девчонки жених.
Вот девчонка все книжки прочтет
И уедет к нему через год.
Будет хатка во мраке белеть.
Будет сердце у парня болеть.
День, проведенный с толком.
Посеребренный дол.
Сумерки над поселком.
Девушка. Волейбол.
Медленно звуки тают.
Около девяти.
Мяч, улетевший в аут…
Вместе за ним идти!
«Ах, как я больно с ней прощался…»
Ах, как я больно с ней прощался,
Щекой к ее щеке прижался
И лишь того не знал еще,
Как, слез моих не замечая,
Она, задумчиво скучая,
Смотрела за мое плечо.
Вдруг понял: разлюбила —
И в горестной тоске
Схватил перо, чернила
И вывел на листке:
«Нет, я не выясняю.
Прощаюсь, не звоня.
Я еду — дело к маю.
Ты вспомнишь ли меня?
Старуха мать согнется,
Предчувствуя беду.
Тайга за мной сомкнётся
Там, где в нее войду.
В лесном пожаре сгину,
Или потонет плот,
Сосной сломает спину,
Иль рысь меня порвет.
Паду во мхи сухие,
Заухает сова… » —
Ложились не мужские,
Просящие слова.
Жег его такой жестокий пыл,
Что, пройдя киоски все в округе,
Оп перо японское купил,
Чтоб писать уехавшей подруге.
Не наглец какой-нибудь, не ферт,
Отложив в задумчивости атлас,
Языком заклеивал конверт
И вздыхал, надписывая адрес.
Годовой разлукой удручен,
Призывая выдержку и бодрость,
Выводил поселок и район,
Ниже — соответственную область.
Улицу… В каком живет дому…
Шелестел он самопиской новой.
А в строке, помеченной — «Кому»:
«Дорогой Марусе Ивановой».
Ну а остальное — под замком:
Грусть и страсть, и вычерки, и брызги,
Ибо наш сочувственный закон
Охраняет тайну переписки.
