Нина Воронель - Ворон – Воронель

Клохчут куры на насесте,
Лает пес на ветер,
Танькин муж пропал без вести
Где-то в сорок третьем.

Прочесали ночью танки
Поле за кустами,
И остались на полянке
Горы ржавой стали.
На обугленной портянке
Растопилось сало, —
Был когда-то муж у Таньки,
А теперь не стало.

Село как село, — за избой изба
И улица посредине,
Корова в хлеву, на окне резьба,
Картошка — себе и скотине.

Село как село, мужиков на полатях
Раз-два и вся арифметика:
Ванюшка-придурок, Степан-председатель,
Да сторож безрукий — Федька.

Село как село, — живут с трудодня
И платят налог натурой,
Маруська весной родила двойнят:
Должно быть, ветром надуло.

Баба разве человек?
Бабий век — короткий век,
Сорок лет — и бабы нет:
Кости да морщины…
Как текучая вода,
Торопливые года.
Как зыбучие пески,
Ночи без мужчины:
Наливаются соски,
Хворь ломает спину, —
Неужели никогда
Не родить мне сына?

Жизнь прошла,
Как не была,
Поминай, как звали…
Жили-были, поживали,
Черствый хлеб жевали.

На насесте клохчут куры,
Маятник качается,
От зевоты сводит скулы —
Значит, день кончается.
Гриша, глаз прищуря хмуро,
С фотографии глядит:
«С кем крутила шуры-муры
С той поры, как я убит?»

— «Ox, жила я да жевала
Только корку черствую,
Мертвый ты, а я — живая,
Все равно что мертвая.
А теперь я — пожилая,
Никому я не нужна,
Мертвый ты, а я — живая,
Только мертвого жена…»
Лает пес, тоску наводит,
Значит, вечер скоро.
Скоро Танькин век проходит,
Скоро Таньке сорок,
Скоро, ох, как скоро…

Оправданы солнцем прогретые
Пирамиды в песчаной оправе,
Оправданы минареты
Под тающим небом Аравии.

Привычно глядит из-под снега
Российская колокольня,
И четко в немецкое небо
Впрессована готика Кельна.

Завязано в крепкий узел
Великое постоянство
Незыблемого союза
Времени и пространства.

О небо двадцатого века! —
Сожженная снизу и сверху,
Космическою ракетой
Прошитая атмосфера,
К лицу тебе башни кранов,
Летящие вверх наклонно,
И пляшущей плазмы неона
Сторожевая охрана!
К лицу тебе гневная грубость
Неслыханных революций,
И кажущаяся хрупкость
Железобетонных конструкций!

Траве непонятен ветер,
Рвущийся из-под моторов:
Зачем он нанизан на вертел
Вращением монотонным?
О чем он поет неверно,
Зачем он пахнет бензином,
Зачем он так откровенно
Плюет на лето и зиму?

И только бетонным плитам,
Невозмутимым и гладким,
Понятен перед полетом
Ветер взлетной площадки.

В каких мастерских подбирали
Литые квадраты бетона
К упругим пластинам дюраля
Сверкающим в небе бездонном?

В каких масштабах сверяли
Святое единство размера
Невидимой взлетной спирали
И каменной трассы разбега?

И по каким законам
К земле пригвожденным плитам
Понятна радость разгона
И трепет перед полетом?

Арабы идут по дворам, как чума,
— Ла иллох иль Алла! —
В двенадцать складок ложится чалма,
— Мохаммад расуль Алла! —
Нужно сказать, что Аллах един, —
Вот и весь сказ.
Бисмиллахи рахмони рахим! —
Только один раз.

Нужно развеять пепел и дым
Наших священных костров,
— Бисмиллахи рахмони рахим! —
Всего только семь слов.

Если арабы идут по дворам,
Можно прочесть намаз,
Можно открыть и закрыть Коран
На день по пять раз.

Можно развеять пепел и дым
На запад и на восток,
Можно сказать, что Аллах един
И Мохаммад — его пророк.

А в темноте, прочитав намаз,
Можно разжечь костер,
Чтобы Охура прошел мимо нас
И руки над нами простер.

Грязь и обман сгорают в огне,
— Ла иллох иль Алла! —
Коран не проникнет в душу ко мне,
— Мохаммад расуль Алла! —

Предательства многоликого
Никак мы на лжи не поймаем:
Ладонью коснется великого,
И станет великое малым.

Щекою коснется малого,
И малое станет страшным,
И будет, грехи замаливая,
У смерти стоять на страже.

И слабыми станут сильные,
И робкими станут смелые
В краю, где реки несиние
Стекаются в море белое.

Где солнце скрывается с августа
За дальние горы Саяньи,
Где в небе включаются запросто
Северные сияния.

А к лету солнце расплатится
Мелочью золотой,
И обернется предательство
Вечною мерзлотой.

Оно отогреет для виду
Застывшее после зимы,
Промерзшее вечной обидой
Отечное тело земли.

И землю смягчая уступкой,
Дома засосет до труб,
И ляжет трясиной топкой
Вместо дорог и троп.

Но там, под цветущей тундрой,
Желтым теплом залитой,
Останется той же трупной
Вечною мерзлотой.

О том забыла сытая Московия,
Как стрелы бились в тетивах тугих,
И гнулись луки, и ломались копья
Под сумрачными стенами тайги.

Того не скажут золотые копи,
Как мстила ненасытная пурга,
Как разверзались и смыкались топи
Над головою павшего врага.

Тому не верят и не могут верить
Холеные асфальты городов,
Как буреломом ощерялся берег,
В тумане усмиряя гордецов.

Того не стоит вспоминать напрасно,
Как закипала комарьем весна,
Как штабелями сливочного масла
Шла к морю корабельная сосна.

Но в поколеньях прогремят осанну
Тому, кто с жизнью не вступал в торги,
Кто продолжал упрямую осаду
Под сумрачными стенами тайги.

Опять без копоти и дыма
Вся зелень обратилась в прах,
Опять мороз в речных низинах
Мосты подвесил на соплях,
Опять декабрь рукой незримой
Снега раскинул на полях,
Чтоб мы могли, читая зиму,
Заметки делать на полях.

Здесь каждый может показаться
Центральной точкой на земле,
Здесь каждый может расписаться
В своей готовности к зиме;
От черных мыслей отказаться,
И до апреля оказаться
Приговоренным к белизне.

Andante
Сентябрьская светлая стылость,
Осенняя первая старость,
Закатов нещедрая милость,
Восходов неверная малость
Давно в мое сердце вломилась
И намертво в нем окопалась.

И все-таки каждое утро
Я снова и снова не верю
Ее завершенности мудрой,
Ее отрешенности медной, —
Я снова принять ее медлю,
Я снова покой ее мерный
Своей нерешенностью мерю.
Scerzo
По небу шла потеха:
Торжественный конный парад.
Драгуны в папахах ехали
Верхом, по четыре в ряд.

Ветер, поручик бравый,
Тоже скакал верхом:
— Нале-е-во! Напра-а-во!
Мать вашу так! Кру-гом!
Ветер летел вдоль строя,
Меняя порядок рот:
— Смир-р-на! Ряды сдвоить!
Мать вашу так! Вперед!
Солнце на случай парада
В красную влезло шинель:
— Поручик! Где же порядок?
Не армия, а бордель!

Солнце зашло за тучи,
И, матерясь на бегу,
Сердитый, лихой поручик
В клочья разнес драгун.

Падали крупные капли
Сквозь ветреную синеву
На клочья промокшей пакли
Изображавшей траву…