Встречаются четверо. Делятся пополам.
Становятся парами. От перемены мест
меняется сумма. Сумма добра и зла,
которую каждый должен держать в уме.
Появляется он. И ты по ночам не спишь. Я тебя берегу, его не пускаю в дом. Только на этот раз я чистейший спирт, хотя правильней быть, как прежде, святой водой. Появляется он, и ты говоришь мне: «Будь, перейди нам дорогу, вычитай, упроси, сделай так, чтобы я не видела этих букв, потому что мне опять не хватает сил». Появляется он. Я слышу твои слова. Я стою между вами, время собой замкнув. Только я не стена, а брошенный котлован, я обрыв и камни, тянущие ко дну. Появляется он. И ты начинаешь плыть. Я держу нас собой, держу на излом ребра. Понимаешь ли ты, что мир состоит из плит, под которыми нам приходится умирать? Появляется он. Я знаю, к чему ведет это всё – без иллюзий, что дело пойдет на лад.
Только на этот раз я твой личный черт. C памятью Бога, прошедшего через ад.
Глубина, глубина – подо мной, надо мной, во мне.
Я ныряю за жемчугом, жемчуг лежит на дне.
Ничего, кроме моря, нет.
У меня вместо сердца соль, вместо кожи соль, я ловец жемчужин, я изможден и стар. Сорок лет мое солнце царапало горизонт. Я был глубже солнца. Я от него устал. Каждый день начинался со вдоха, и каждый вдох становился последним, пока надо мной вода поднимала свой купол, меня принимая в дом, из которого я всегда уходил сюда. Я всплывал на поверхность, но знал, что однажды сам задержусь в глубине, зарывшись в песочный шелк. Я искал жемчужину чистую, как слеза человека, который однажды ее нашел.
В это день на рассвете вода начинала петь. И подводные духи вышли из донных нор. Этот день был особенным – так говорил мой дед. Только раз в сорок лет открывалось такое дно. Я не знал, почему мои легкие пили так, что входивший в них воздух казался живым огнем. Я проник в мое море, как проникает сталь, и достиг его дна, остался лежать на нем. Мои пальцы песок пропускали, пока песок не открыл ее тело, хранящее там, внутри, между плотными створками свой драгоценный сок, согревающий то, что некогда создал риф. Я касался ее осторожно, не зная, как удержать ее… В памяти каждая из секунд отмечалась волной, идущей издалека, сквозь уставшие легкие к стонущему виску.
У меня вместо сердца соль… вместо кожи соль…
В моих легких вода, и я растворяюсь в ней.
Я барьерный риф, морской бесконечный сон…
Я держу жемчужину.
Я остаюсь на дне.
Я не знаю, кем мы с тобою стали...
Я не знаю, кем мы с тобою стали
Друг для друга, отмерив пути словам.
Ты мой сплав неземного огня и стали,
Из которого я научусь ковать
Для себя оружие или кольца,
Острый стих или песню моей струны…
Без тебя мне многое удается,
Но с тобой я сам становлюсь иным,
То ли кровь роднит, то ли память предков,
Заставляя видеть сквозь тень времен.
В твоем имени вписана божья метка,
И поэтому я продолжаюсь в нем.
Обещай мне быть, как бывает небо –
Облака и птицы, и первый гром…
Я не знаю, кем я с тобою не был,
Потому что создан твоим пером.
Я смотрю на них, и чувствую их одним.
Неделимый мир, и я его боль и часть.
У меня внутри пульсируют наши дни.
Дни, которые сбываются по ночам.
– Да, господин мой. Да, моя госпожа.
За меня заплатили сто тысяч на Sacra via.
У меня непокорный нрав и огонь в крови, но...
за меня решают, кому мне принадлежать.
Когда наступает утро на тонкий лед, его покрывая причудливой сетью трещин, меняются звуки и оживают вещи, и кожа теплей становится под бельем, под шелком и кружевом, в маленьком тайнике, который ладонь накрыла, как мягкий купол...
Она собирает сказки, стихи и кукол.
А я собираюсь солнцем в ее руке.
Когда наступает утро, среди снегов, в пуховых сугробах, в постельной метели белой я теплым лучом опять проникаю в тело, которое пахнет розовым молоком. Она говорит о песнях и облаках, и пристально смотрит, и замирает рядом...
А я выгибаю спину под этим взглядом,
чтоб быть ее кошкой и влагу ее лакать.
Когда наступает утро, она встает, скользя босиком, небрежно укрывшись пледом, проходит на кухню, и я отправляюсь следом, чтоб видеть, как день рождается из нее.
Посуда звенит, и звон отдается в нас, и я наблюдаю за каждым движеньем легким.
И солнце проступает на фотопленке.
И кофе горячий, и за окном - весна.
Первым всегда просыпается чуткий слух...
Первым всегда просыпается чуткий слух.
Где-то упала капля. На глубине трава начинает себе пробивать тропу – из-под земли, насквозь прошивая снег. Снег исчезает, водой расходясь по шву. В темную почву следом впечатан знак. Я поднимаюсь и чувствую, что живу в новой весне, которой еще не знал.
Шаг осторожный. В пещере еще зима. В утро выходишь и сумраку смотришь вслед. Лапы тяжелые медленно разминать, узким зрачком вбирая прохладный свет. Сила приходит с воздухом. Воздух чист. С шумом вдыхать и морщиться от росы. Вот на тропе следы протянулись – чьи? Если пойдешь по следу, то будешь сыт.
Почва сырая, в ней утопает бег. С первой охотой снова приходит вкус легкой добычи, чью кровь получил в борьбе с черной зимой, распластанной на снегу. Кровь опьяняет, по жилам идет тепло. С каждой минутой становишься все сильней. Время в тебе, как сросшийся перелом, ноет о том, что прошлого больше нет.
Где-то в пещере, в каменной пустоте,
где так темно, что красок не рассмотреть,
выступом острым среди бессловесных стен
вдруг замирает
и застывает
смерть.
Бежать по долине быстрей, чем приходит звук, пьянеть от свободы и припадать к земле. Я поднимаюсь и чувствую, что живу новой весной, ворвавшейся в этот лес.
У нас впереди бессонные сотни лун и тропы, в кольцо сжимающие холмы…
Первым всегда просыпается чуткий слух.
Я слушаю вас, свободные от зимы.
Я пойду туда с тобой или без тебя,
Потому что я решила туда пойти.
Передай привет ребятам, таких ребят
Мне уже не повстречается на пути.
Если будут что-то спрашивать про меня –
Запрети.
Да, еще цветы остались. Цветы полей.
И запомни: я звала их по именам.
И не трогай ничего на моем столе,
И не стой, не стой задумчиво у окна.
Вот февраль уходит в прошлое, в феврале
Я одна.
Дверь за мной запри на ключ, поменяй замок,
У меня ключи останутся – ну и пусть.
Я сейчас спокойно переступлю порог,
За которым начинается новый путь.
Ты бы мог сказать мне что-нибудь, ты бы мог…
Или пнуть.
Да, минутку… Я оставила… Скажем, плащ.
Или зонт /какие мелочи, все равно/
Ты того… Нормально будет все, ты не плачь.
Не сойти с ума попробуй с такой весной.
Собирайся, сволочь, нас еще ждут дела.
Ты со мной.
Ты только представь, как я буду ее любить...
Ты только представь, как я буду ее любить –
ее, что сумеет услышать меня весной.
Снег исчезает, как будто снимают бинт,
земля проступает, и тает последний слой,
и в воздухе влага – дыхание, словно пар,
выходит из почвы, клубится среди ветвей…
Ты только представь: весна – это время пар.
Весна – это время черных котов и ведьм.
Весна – это время отчаянных, время «Ч»,
священное время прошедших путем зимы.
Ты только представь: не будет привычных черт,
и каждое слово отныне меняет смысл.
Ты только представь: весна отдается мне,
и ветер приносит песни издалека,
и рыжее жаркое солнце, живая медь,
медовая женщина
спит
на моих
руках.
Если тебе надоест дорога...
Если тебе надоест дорога, можешь сойти с пути. Стать собирателем терпких ягод или седым вождем, жить на окраине леса, слышать ястреба, что летит туда, где никто ни о ком не знает и никого не ждет. Днем к тебе будут ходить за словом и за отваром трав, ночью шептать твое имя детям, что не ложатся спать. Ты оправдаешься всем, что скажешь, зная, что ты не прав в том, что не стало однажды нашим, в том, что тогда не спас.
