Возле Чистых прудов - Сергей Владимирович Киреев

Дом постарел, даже стены как будто кривы.

Вот ты и здесь, и тоскою полно через край

Сердце твое. Все вокруг — чуть живое, увы! —

Эти летящие клочья последней листвы,

Этот раздолбанный вдребезги старый трамвай.

Ты — вот отсюда. Ты парень не промах, —

Лихо взлетел, — говорят, даже пьешь

Кофе с дружками в Кремле на приемах

И миллионы лопатой гребешь.

Старая ведьма, соседка-злодейка

Чушь, ерунду у тебя за спиной

Сдуру несла: «Пропадет за копейку

Тот, кто забудет дорогу домой!»

Кризис пришел, и дружки озверели твои,

С кем ты последнюю банку ли, бочку икры

Мирно делил, а теперь, хоть им лоб раскрои,

Запросто, влегкую спляшут канкан на крови —

Да ведь и пляшут уже, как шакалы, шустры!

Искоса так посмотрели, сурово,

Спор был недолог про совесть и честь, —

Все им отдал подобру-поздорову, —

Банков одних — аж на пальцах не счесть.

Вот и похмелье, как водится, — словно

Кончился космос. А дальше вразброс

Годы твои, как дубовые бревна,

Вниз полетят под уклон, под откос.

Вон, посмотри, деревянный красавец-гусар

Возле качелей бессменно стоит на посту.

В окнах знакомые вроде звучат голоса

Слушай, не спи! Ты своих узнавал за версту!

Слышишь, гитара! — поют — уж не те ли,

С кем ты расстался, кого променял

Черт-те на что, а потом еле-еле

Ноги унес и себя потерял.

Снова ты шепчешь: «Прощайте, ребята!»

Саблею машет гусар: «Да постой!

Здесь тебя помнят и ждут, ну куда ты?

Сгинут навек, пропадут без возврата

Все, кто забыли дорогу домой…»

Две дырищи в голове —

             возле уха, сбоку, с краю,

Меня возят по Москве,

             а я кровью истекаю.

«Скорой помощи» сестра

             лезет, бедная, из кожи —

С часа ночи до утра

             сдать, спихнуть меня не может.

Эй, водила, жми напропалую,

             сквозь метель рули назло врагу!

Из «двадцатой» в «шестьдесят седьмую»

             мы летим по встречной сквозь пургу!

Мне бы только в койку, как в берлогу,

             вон туда, где стены и уют.

Я с носилок в дверь просунул ногу,

             а меня по ней щипцами бьют!

Нет ни коек, ни бинтов,

             ни еды, ни персонала!

Я им денег дать готов —

             я даю, кричат, что мало!

Пациенты на пути

             ненароком возникают:

«Ты подох уже почти!» —

             и пиджак с меня снимают.

Я опять в пути: ворота, стенка,

             снова слезы лью, как из ведра.

То ли это госпиталь Бурденко,

             то ли Соколиная гора!

Впереди приемные покои,

             мы в гудок гудим — никто не рад.

Мужики в халатах, оба-двое,

             дверь плечами держат и молчат.

На меня наполз туман,

             я в критическую фазу

Впал, как в море-океан,

             пульса нету, меркнет разум.

Я шепчу: «Привет братве!

             Будь здорова, мать родная!»

Меня возят по Москве,

             а я кровью истекаю!

И, как пес шальной с цепи,

             в рай душа сорваться хочет.

«Братик, милый, потерпи», —

             медсестра, крестясь, бормочет.

Мне ножом раскрыли рот,

             дали курева, жувачки,

Вот водила достает

             самогонку из заначки.

Дали выпить в меру сил,

             морду тряпками протерли.

Я уже глаза раскрыл,

             кайф возник в груди и в горле.

Шеф, серьезен и силен,

             мне шприцом, нахмурив брови,

Колет в вену самогон: