Павел Васильев - Сочинения. Письма

Спрашивала
Меня девочка:
«Правда ли,
Что возле Омска-города
На колесах
Звери бегают?»
Отвечал я
С усмешкой девочке,
Потому что
Всё понимаю:
«Нет, это не звери,
Это автомобили.
Они проносятся,
Словно птицы,
С людьми на загривке,
Даже мы с тобой
Можем покататься…»

Еду я на бочке с водой,
Вода в бочке булькает,
Как у человека В брюхе.
Проезжаю я мимо
Магазина Дерова,
Знаменитейшего
Купца Дерова.
Видишь, как всё
Переменилось.
Теперь в магазине Дерова
Интересную
На стене историю
Показывают,
Световую историю
Показывают
О «Броненосце „Потемкине“».

Посредине площади,
Круглой, как тарелка,
Которую вылизали,
Церковь
Купцы построили.
Ну, и что ж получилось?
Кресты с церкви
Спорхнули,
Железо с нее
Содрали,
Каменный клуб
Сделали.
Шайтан с нею,
С церковью!
Хорошо, что красные
Висят на стенах
Плакаты.

Эй, дайте мне сегодня дорогу,
Сделайте услугу!
Ничего не могу я
От радости
Разобрать.
Лежит у меня
За пазухой бумажка
С круглыми печатями,
Которая предписывает
Меня грамоте
Обучать.

Если всё обжорство волков
Соединить,
Если всю хитрость лисиц
Соединить,
Если всю злобу змей
Соединить, —
Всё же не получится
Обжорства,
Хитрости не получится,
Злобы не получится,
Какими обладают
Баи и муллы.

Баи ели жирных овец,
А нам — кости!
Баи пили айрам и кумыс,
Нам — опивки!
Муллы грязными ладонями
Закрывали нам глаза.
Мешали нам увидеть
Правду муллы.

Если всю горечь степей
Соединить,
Если всю озерную соль
Соединить,
То и всё же не получится
Горечи,
Которую испытали
Батраки.
Но пришел
К казахскому народу
Ленин,
Отец наш и учитель
Ленин.
Он сказал:
«Все работающие — братья,
Их враги — только баи и муллы».

И мы увидели солнце!

Если всю мудрость
Мудрейших соединить
И на число звезд это умножить
То и всё же
Не получится мудрости
Великого Ленина!

Он сказал слова
Простые, как солнце,
Сияющее в небе.

Лучше б отняли
У каждого
Правую руку,
Лучше б у каждой
Матери
Умер первый сын,
Лучше б вовсе он не родился,
Чем услышать
Такую страшную весть!

Лучше б все песни
Вдруг замолчали
И больше никогда
Не начинались,
Лучше б чума пришла,
Чем узнать,
Что умер великий Ленин!

Нет, этого быть не может.
Это просто выдумки
Лживых баев и мулл —
Не может умереть
Наш Ленин.

Разве он решился бы
Уйти и оставить
Одинокими народы?..

Нет, жив Ленин,
И еще бессчетное
Множество раз — жив!
А если даже
И правда,
Что опустили его
В каменную могилу,
Всё равно
Хорошо нам
Слышно отсюда,
Как бьется его
Большое сердце.

Мы сплетем
Наши руки тружеников,
Мы сплетем
Наши пастушеские руки
И пронесем
Бессмертного Ленина
Туда, где
Не оскудевает свет…

В Кзыл-Орде базар начинается:
О ноже тоскуют длинные дыни,
О зубах тоскуют круглые арбузы.
Продаются здесь и малахаи,
Подбитые лисою малахаи.
Толпятся кругом ишаки и верблюды,
Громко люди рядятся,
Словно жизнь выторговывают,
А безглазые нищие
Поют и качаются,
Поют и качаются,
Вытягивая шеи.

Вот и море Арал известное,
Синее,
Как порох на ладони.
Кайда барасен,
Кайда барасен?
Куда поехали,
Крылатые лодки?
Знаю, знаю,
Обратно вы возвратитесь
Полные добычи,
Попавшейся в сети.
С такими лодками еще бы
Не выловить
Из Арала рыбу!
Ишь, какую пену
Они поднимают!

Какие они воины!
Просто разбойники,
Просто сильные волки,
За которыми
Охотиться надо.
Труженикам, труженикам
Горло они
Перегрызают.
Это ли не волчья привычка?
Вот я по Аралу еду,
А путь небезопасен,
Рабочая книжка
За пазухой
У меня спрятана,
Но для волков
Кзыл-Кума
Я ее уничтожаю.
Погодите, кашкыры,
Погодите, разбойники,
Мы вас окружим,
Свяжем, —
Будете вы за решеткой
Видеть кусок неба.

Рис и баранье сало —
Вот это кушанье!
Рис и баранье сало —
А изволь их есть вилкой.
Рис и баранье сало —
Как тут
Не схватить руками?
Рис и баранье сало,
Да к ним фруктовую воду!

Мы на пастбищах
Близ Семиге стояли
И ночами
Не кутались
В одеяла —
Травы были высоки.
Мы сидели
Ночами:
Мы стада пасли,
Погоняли бичами.
Курт и баурсаки —
Вот всё, что имели.
А рядом
На тонких дудках
Комариные стаи пели.
Под Семиге
Овец пасли мы
В долине.
Но во рту
Стало холодно,
Как от чарджуйской дыни.
Стали руки наши
Ленивы,
Стали пахнуть медом
Лошадиные гривы.
А потом
Еще холоднее стало.
Нет ни кошмы у нас,
Ни одеяла.
Показалось небо нам
Снеговым и белым.
Мы сидели
На корточках
И тряслись всем телом.
А потом
И дышать
Нам стало нечем.
Как у коршунов,
Согнуты
Наши плечи.
Жарко, жарко,
Жарко нам стало.
Не надо
Ни войлока, ни одеяла.
Забыли следить мы
За табунами.
Так лихорадка
Забавлялась нами.
Да, забыли мы думать
Об одеяле!
Горькую полынь
Зубами жевали —
Тощими, бледными стали:
Стыдно
Подойти к людям.
Никогда мы
Долины под Семиге
Не забудем!
Никогда не забудем
Лихорадку,
Грохочущую в ушах!

Гора бела, долина побелела,
пустынны сны просторной белизны.
А белизна — она светлей, чем тело
три дня назад родившейся луны.
Взгляни, видны угрюмые обрывы,
усеянные ордами арчи,
им только б стыть, запутывая гривы,
иглою каждой всасывать лучи,
среди снегов, средь новолунных льдов,
не знавших человеческих следов.
Снег, снег и снег, объятый низовым
и долгим вихрем, снегопада сила…
Долина эту тайну затаила,
глухую, недоступную чужим.
Здесь ветер в соснах ходит вперемет,
и долгие проклятия поет,
и метит — шире разгуляться где бы,
да проплясать, да сгинуть! Но смотри,
как подожженное заполыхало небо,
как щеки раскраснелись у зари.
И солнце, встав в голубизне и дыме,
земле в упор и холодам в упор,
ударив вкось ножами золотыми
по сердцу замороженному гор,
высокомерно поднялось над ними,
рожденное в голубизне и дыме.
И яростная снеговая кровь,
то падая, то пенясь по отрогу,
то встав столбом, то рассыпаясь вновь,
нашла себе широкую дорогу —
туда, где Вахш!.. — свирепый свой разлив
с могуществом его соединив.
В волнах, о Вахш, твоих, о Вахш, темно —
клинки, осыпанные жемчугами,
во тьме потока падают на дно
и вверх идут, поблескивая сами.
Ты назван диким, диким потому,
что с пеной белой смешиваешь тьму!
Вода стадами грузными идет,
и тишина, и только водяные
ревут стада, да камень в камень бьет,
и изгнаны все звуки остальные.
Нет тишины у Вахша, даже той,
что прячется в прибежище укрытом —
у человека с громкой пустотой
под самым сердцем, горьким и разбитым.
Нет тишины у Вахша — рвут с плеча
одежду волны и, начав смеяться,
друг другу на плечи слетают, хохоча,
и их хребты от хохота змеятся.
Так, детище безумия и льда,
крича, идет широкая вода.
То, как ребенок, долго завопит,
то будто бы поспешно и неловко
удавленник, ухваченный веревкой,
давясь слюной и страхом, захрипит.
Когда, жильцы нахмуренной долины,
воды черпнуть приходят бедняки,
Вахш рвет из рук их тяжкие кувшины
и тут же разбивает на куски.
А разойдясь, селения зорит,
моргающие тушит фонари,
схватив кишлак, несет его в ладонях,
играет, как двухмесячным мальцом,
и медлит тот в волнах перед концом,
о берег бьется, крутится и тонет.
Так Вахш течет! В косых его глазах
проносятся безумие и страх.
Так Вахш течет! В глазах его несытых
веселье, возмущение и гнев.
Так Вахш течет! И, только присмирев,
вдруг смутно вспоминает об обидах.
Но почему до этих пор не сыт?
Гневится чем гордец холодноглазый,
никем не укрощенный и ни разу
не взнузданный, чьих не простит обид?
Века прошли, но влаги ураган
в век данью не расплачивался с ханом
и пенный запрокинутый султан
ни пред одним не наклонял султаном.
И ни один златокоронный шах,
ни жены шаха с золотом в ушах,
ни торгаши, ни путник караванный
не овладели этой окаянной
седой волной владетельной реки.
И если находились смельчаки,
он им шутя выламывал ключицы
и относил теченьем…