ВСТРЕЧА[348]
Меж эмигрантских свойств и качеств
(Взгляни внимательно вокруг)
Иные именем чудачеств
Мы называем, милый друг.
Одно из них — рыбалки наши.
Лишь половодье лед умчит,
Кто от юнца и до папаши
На Сунгари не заспешит?
Чьи только вдаль не тянет взоры
Вверх по теченью иль вниз?..
Теперь, касатка, берегись,
Теперь ты жди набег на створы!
Агрович Саша, милый друг,
Готовы ль лески и бамбук?
И, ненавидимый касаткой,
Ты можешь ли ответить кратко,
Что заставляет нас грести
С двенадцати и до пяти,
Чтоб встретить алую Аврору,
К восьмому подплывая створу,
И там весь летний день большой
Сидеть, согнувшись над удой?
Что нас столь часто заставляет
Терять излишние жиры
Для этой, в сущности, игры
Бесприбыльной, как всякий знает?
Открыв прокуренную пасть,
Ты отвечаешь точно: страсть.
Пусть так… Важна ль для страсти прибыль?
Что гонит нас на створы? Рыба ль?
Скорей желанье отдохнуть
И чистым воздухом вздохнуть.
А многих, сделаем признанье,
Еще зовет к той тишине
Весьма законное желанье
День провести наедине
С самим собою… Не из круга ль
Тоски рыбак бежать готов?
Тебе наскучил твой Продуголь,
А мне писание стихов.
Так что ж, к девятке? Я готов!
Побыть с собою… Но без друга
И на рыбалке будет туго;
Угрюмец лишь, таясь во мгле,
Плывет в единственном числе:
Он эгоист, он знает место,
Он даже рыбу… продает!
Тут отстраняющего жеста
Движение — такой не в счет!
Проблема спутника — проблема,
Коль вы расширите масштаб —
Философическая тема,
А в философии я слаб,
Да и она не помогла б.
Понять, что в спутнике, пожалуй
(Он, как и вы, рыбак бывалый),
Мы ценим более всего
В речах умеренность его;
Нет, не угрюмое молчанье,
Не хмуро отвращенный взор —
Законен возглас, замечанье,
Совет, а иногда укор
(Зевать, мол, так — недопустимо),
Но рыбаков в рыбачьи дни
Претит от лишней болтовни
Решительно: неодолимо
К речной влечет нас тишине,
Где мы — вдвоем наедине.
К рекордам день иной восходит:
Так раз с приятелем Володей
Я вымолвил, считать готов,
За сутки двадцать восемь слов.
Но это всё — в процессе ловли —
На берегу беседы час.
«Ну, как там, кипяток готов ли?
Довольно ль водочки у нас?»
Костер пылает. Час обеда.
Уха. Под свежий огурец
Хорош никитинской стопец…
Отдохновенная беседа
Идет неспешно, хороша,
И славит Господа душа.
Не примечательна ли эта
Душ наблюдательных примета:
Глаза глядят на поплавок;
Чтоб не качнулся ваш челнок,
Вы в подлинном оцепененья
За шевеленьем поплавка
Следите, — правая ж рука
Уже таит в себе движенье.
И в то же время через весь
Сей механизм автоматизма
(Как луч, что направляем призмой,
Сравнение возможно здесь) —
В трущобу самых темных дум
Прожектор свой направит ум.
И проясняет их движенье
Негаданное озаренье…
Но в этот миг ваш поплавок
Ведет, заводит за листок;
Приподнят, поплавок ложится…
Тут, позабыв о всем и вся,
Подсекли вы, и карася
Широколобость серебрится!
Трофей в корзину, и опять
Вы возвращаетесь к тем мыслям,
Которые давно, как тать
Таяся над душою висли.
Не странно ль, глупый поплавок
Помог распутать их клубок?
Но, так иль нет, не в этом дело.
Пожертвовавший ночью целой,
Однажды я заплыл туда,
Где не случалось никогда
Быть раньше: рукавом проточки
В укрытый я проник залив,
Образовавшийся в разлив;
Он полон был косматой кочки.
Взглянув, подумал я, ярясь:
Чудесно. Должен быть карась!
И тут сквозь дым тумана тонкий
Увидел очерк плоскодонки,
Кормою спрятанной в лозняк:
Рыбак! И я кричу: «Ну, как
Успехи?» — и его миную,
Гребя с учтивостью, слегка,
И вижу бороду седую,
И узнаю я старика,
С которым долго чаял встречи.
И он, взглянув, меня узнал,
Рукой приветно помахал,
Ответив: «Не езжай далече:
Тут будет, видимо, улов —
Начался настоящий клев!»
Я встал поблизости, нарушив
Обычай ваш, рыбачьи души,
Но до двенадцати часов
Не проронил и пары слов.
Молчал и старец до обеда,
Но в полдень он меня позвал,
И наша началась беседа,
Случилось то, о чем мечтал
Я столько дней, — опять о Нине
Живой рассказ от старика
Услышал я в сырой пустыне
Кочкарника и лозняка.
Поэмы, опубликованные под псевдонимом «Николай Дозоров»
ГЕОРГИЙ СЕМЕНA (Поэма)[350]
Суд. Трибунал. На местах для публики
Так называемый цвет республики,
Опортупеенный, в орденах:
Судят соратника СеменА.
Чу, комсоставец в мундире ЧОН'а,
Явно соседкою увлеченный,
Шепчет, рукою руки ища:
«Ладного выловили леща!..
Им ли шутить с Гепею и Чоном,
Белогвардейщине и шпионам!..»
— Это который же? — «Вон, беляв,
Строго насупился, зубы сжав».
Дама, со взором на кавалере:
— Стало быть? — «В тютельку: к высшей мере».
Зал затихает — дыханье слышно…
Солнце январское блещет пышно
В окнах, затянутых крепким льдом;
Ало заигрывает со штыком
Красноармейца… И тонким дымом
Пыль золотится над подсудимым.
— Имя? — «Георгий». (За датой — дата:
Образование… там, тогда-то.)
Тянется, вьется допроса нить,
Вьется и крепнет, чтоб саван сшить,
Впрочем без савана: есть река, —
В прорубь, нагого, с грузовика.
Парень спокоен. В ответах точен.
Только задумчив, как будто, очень,
Будто душою уже не здесь;
Что-то святое в улыбке есть,
Что-то такое, что этот взгляд
Сам председатель встречать не рад.
Правозаступник… Но он не мешкал.
Выпущен более для насмешки —
Отлопотал, поклонился, сел…
И настораживаются все,
От председателя до служителя:
«Слово товарища обвинителя!»
Вот он: в красивой военной форме,
Самодоволен, ленив, откормлен,
Вот он, питомец былой ЧЕКА, —
В воздухе плавающая рука,
Пафос газетной передовицы
И — ограниченность без границы!
Начал с фашизма и бойко крутит
О «буржуазной бандитской сути
Этого фактора (стиль какой!)
Контрреволюции мировой».
И, отрываясь от общих мест
(В сторону юноши гневный жест),
Скачет уже по другой тропе:
Он атакует ВФП.
Тысячу слов ворошит в минуту:
Вспомнил опричников и Малюту,
Вычислил тысячи тех рублей,
Что нам бросают из-за морей,
Что нам дают и уже давали,
Чтобы мы Родину продавали.
Вот и картина фашистских оргий:
Пьянство, разгул… Семена Георгий
Словно проснулся — глаза дерзки,
Сами сжимаются кулаки,
Шепчет, всю душу в порыв влагая:
«Слышишь ли, Партия дорогая?..
Ты негодяем оскорблена».
Муки не вытерпит Семена!
И, словно веянье мощной силы,
Шепот в ответ: «Я с тобою, милый!
Светлый мой мученик, я с тобой,
Я над тобою, мой голубой!..
Сердце скрепи: как бичом суровым,
Ты это стадо ударишь — словом!»
В трепете, вновь в боевом восторге,
Слышал ли ты, Семена Георгий,
Как обвинитель, со лба платком
Пот вытирая, — поганым ртом
Требовал смерти тебе, и зал
Руки в плесканиях развязал?
Встал. На него со скамеек — взгляды:
Так из дорожного праха гады
Смотрят — и яростию ярясь,
И устремленной пяты страшась.
Этот с насмешкой, а тот со злобой, —
Взгляды, как алчущая утроба
Волчья… И в этот звериный смрад —
Молния: русский, открытый взгляд!
Голову поднял. И на мгновенье
Сердцем — в себя: удержать кипенье —
В каждое слово запал вложить
И, как гремящей гранатой, бить!
Шепот, движение… Тишина.
Слово соратника Семена.
«Слава России! (На жест салюта —
Скрежет, шипение злобы лютой.)
Слово мое — не мольба к врагу,
Жизнь молодую не берегу,
Но и в смертельной моей судьбе
Миг, как фашист, отдаю борьбе!
Оргии? Пьянство? Подачки миссий?
Путь пресмыкательства, подлый, лисий?
Я возражаю вам, прокурор, —
Ваши слова — клевета и вздор:
Духом сильны мы, а не валютой!..
Слава России!» — и жест салюта.
«Годы отбора, десятилетье…
Горбится старость, но крепнут дети:
Тщательно жатву обмолотив,
Партией создан стальной актив,
И что б ни сделали вы со мной —
Кадры стоят за моей спиной!
Девушки наши и парни наши —
Не обезволенный день вчерашний,
Не обессиленных душ разброд:
Честный они, боевой народ!
Слышите гул их гремящих ног?..
Слава России!» — салют. Звонок.
«К делу!» — Шатнулся чекист дежурный.
Ропот по залу, как ветер бурный,
Гулко пронесся… и — тишина.
Слово соратника Семена:
«К делу?.. Но дело мое — Россия:
Подвиг и гибель. А вы кто такие?
Много ли Русских я вижу лиц?
Если и есть — опускают ниц
Взоры свои, тяжело дыша:
Русская с Русским всегда душа!
Знаю: я буду застрелен вами,
Труп мой сгниет, неотпетый, в яме,
Но да взрывается динамит:
Лозунг «В Россию!» уже гремит,
И по кровавой моей стезе
Смена к победной спешит грозе.
Тайной великой, святой, огромной
Связана Партия с подъярёмной
Нищей страною… Страна жива,
Шепчет молитвенные слова
И проклинает в тиши ночей
Вас, негодяев и палачей!..»
Зала как будто разъята взрывом:
Женщины с криком бегут пугливым
К запертой двери… Со всех сторон:
«Вывести, вывести… выбросить вон!»
И — медным колоколом — толпе:
«СЛАВА РОССИИ И ВФП.!»
Ночь. Бездыханность. Кирпичный ящик.
Плесень в углах. В тишине щемящей
Неторопливый, далекий звук
Переговаривающихся рук.
Пыльная лампочка под потолком,
Койка с матрацем и дверь с глазком.
Спал и проснулся… О, слишком рано, —
Сердце тоскует, оно как рана.
Снилось соратнику Семена:
Входит заплаканная жена,
Вводит за ручку с собой малютку…
«Господи, тягостно!.. Господи, жутко!..»
Сел. Упирается мертвым взглядом
В дверь, за которой стучит прикладом
Стражник тюремный… отходит прочь.
«Как коротка ты, последняя ночь,
Как бесконечна: не встретить дня!
Но не осилишь и ты меня!»
И за пределы последней ночи
Твердо взглянули сухие очи:
«Родина, Партия, ты, жена, —
Нет уж соратника Семена…
Жизнь, уж земным ты меня не томи, —
Господи, душу мою прими!
Смерть, подойди с покрывалом чистым,
Был я фашист и умру фашистом…
Что это?..»
В пыль — весь тюрьмы утес,
В солнечном свете идет Христос,
В кротком сияньи нетленной силы:
«Мученик бедный мой, мученик милый!»
По коридору гремят шаги,
Лязгает ржавый замок… Враги.
