Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы

Так, свист в славянской мифологии связывается с нечистью.

В былине об Илье Муромце свист соединяется со змеиным шипением, со звериной, дьявольской силой:

Свист как признак нечистой силы явственно слышен в кузнецовских стихотворениях «Простота милосердья», «Вечный снег» и других. Свистят у него ... «дыра от сучка» («Живу на одной половице...»), и ...сам свист: «Свист свистит все сильней за окном - Вот уж буря ломает деревья.» («Поэт»).

Страшен и гром, который сопровождает эффект оборотнпчества злого духа («Испытание зеркалом», «Паскаль»), чуть менее опасен гром сказочного происхождения («Четыреста»), но подлинное смятение вызывает гром как гнев Божий: «Ударил из тьмы поколений Небесный громовый раскат - Мой предок упал на колени... И я тем же страхом объят.» («Шорох бумага»), и конечно, гром второго пришествия Христа («Возмездие»).

Остальные звуковые образы тоже вызывают одни только негативные эмоции: ветер у Кузнецова «гудит и тоску нагоняет», «гудит» и погребальный звон; в его стихотворениях слышен «хриплый вой дракона», рев Вия, «темный вой» тысяч сирен и даже «стук святотатца»... 

Главный образ-символ в поэзии Кузнецова - душа (128 словоупотреблений). Для него она - и внутренний психический мир человека: «О, как душа страдает!..»; «Душа смеялась беззаботно...» («Я знаю землю, где впотьмах...», «Память», «Цветы» и др.), и - бессмертное нематериальное начало: «Два раза в год душа его томится...»; «Того, кто душу погубил По мировым углам.» («Триптих», «Завет»). Программным в этом отношении является стихотворение «Прощание духа»;

Причем Кузнецов четко отделяет разум от души: «Чистый разум и душа твоя.» («Пузыри»).

Конечно, решающее влияние на представления поэта о человеческой душе оказало христианство, но и оно прижилось не на пустом месте: в славянской мифологии душа также даровалась человеку Богом (либо - матерью), а после смерти покидала тело, -правда, в языческих эмпиреях душа имела пристрастие к полетам во сне.

Дух умершего человека в лирике Кузнецова представлен и его тенью - это соответствует уже не только славянским мифологическим представлениям (тень как привидение), но и мифологии мировой: «Вместилищем души у многих народов считается также тень, отбрасываемая человеком, его отражение в воде или в зеркале...».

Призрак бродит в стихотворениях «Четыреста», «Связь», «Память», «Вечный снег», «Тайна славян», «Семейная вечеря»: «Неполная смерть поднимает из праха истлевшие кости...» Его тень  мелькает  в стихах   «Сидень»,   «Повернувшись на  Запад спиной...», «Муха», «Бой в сетях», «Голоса»:

Имен у этой родины много - «Россия», «Россия-мать», «Русская земля», «Великая Русь», «Отчизна», «земля российская» и, - что удивительно, - «Русь святая, политая божеской кровью.» (?). Со всем этим богатством классических синонимов у Ю. Кузнецова вполне мирно соседствуют языческие: «сыра-земля», «мать сыра-земля», «мать-земля» и т.п.

О своей любви к России лирический герой. Кузнецова заявляет постоянно. Вслед за Блоком, Есениным, Рубцовым поэт может спокойно повторить: «У меня всё - о России...» Но любовь для его лирического героя - не только патриотизм, но и всеобъемлющее чувство в христианском понимании: «...Истина в любви.» («Портрет учителя», «То не лето красное горит..., «На темном склоне медлю, засыпая...»), и любовь к женщине, «ненавидящая», «тяжкая» любовь: «Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться  Над тем, что говорил тебе: «люблю». («Закрой себя руками: ненавижу!..»), любовь, в которой «не бывает ответа...» («Европа»), да и вообще: «Любить случайно женщине дано.» («Ветер»).

Любовь и смерть в лирике Кузнецова все время ходят рядом. В славянской мифологии они не случайно сближены с понятиями «доля», «судьба», «участь». Действительно, смерть, как и любовь, не подвластна человеческой воле:

(«Памяти   космонавта»)

Впрочем,   «Смерть,  как жена,  к другому не уйдет...»

(«Здравица»), да и душа - бессмертна:

(«То не лето красное горит...»)

 «Иного мира воля» в кузнецовской лирике не противопоставляется «свободной воле человека», воле как усилию духа («добрая» воля в стихотворении «Былина о строке») и, естественно, свободе («Бывает у русского в жизни...», «Посох» и др.). Но судьбу его лирический герой понимает как «предназначенный человеку свыше жизненный путь, определяющий главные моменты жизни, включая время и обстоятельства смерти.». Доля лирического героя в этом смысле обычна: «За приход ты заплатишь судьбою, За уход ты заплатишь душой...» («Фонарь»), но: «Судьба не терпит суеты...» («Пустой орех») и не все так печально, в истории есть примеры и героического конца: «В руке Пересвета прозрело копье, Всевидящий глаз озарил острие И волю направил.» («Поединок»).

Духовный смысл земного и космического бытия выражен у поэта восходящей одновременно и к мифологии и христианству бинарной оппозицией: «Бог-дьявол»: «Вечный бой идет Бога с дьяволом.» («Былина о строке»). Кузнецов не стремится к глубокому постижению евангельских откровений и не раздвигает подобные рамки православным учением о Святой Троице. Христос для него - прежде всего Учитель («Портрет учителя»), а сатана - «дух отрицанья» («Поступок»), сеятель мирового зла, падшее творение Бога («Испытание зеркалом»):

Стихотворения о Боге и сатане в кузнецовских сборниках обычно стоят рядом. Подобное чуждое Православию «равноправие» (кстати, и «вечный» бой Бога с дьяволом для христианина - нонсенс) говорит о смешении в его поэзии языческих и христианских представлений.

Противопоставление ада и рая также нельзя признать каноническим. Ад для поэта - не только место вечного мучения грешников, преисподняя («Голоса»), а бездна, понимаемая и как духовная катастрофа прошлого («Стук»), и как следствие «адского плана» нынешнего времени. Тьма, бездна, борьба с ней - «идея фикс» Кузнецова, недаром он заявил: «Я памятник себе воздвиг из бездны, Как звездный дух...» («Здравица памяти»). Не только мир, но и поэт у него - бездна («Стихия»), и вообще он «...частью на тот свет подался, Поскольку этот тесен оказался.» («Здравица памяти»).

Рай у Кузнецова представлен исключительно «Градом Китежем», - городом, согласно средневековой легенде исчезнувшем в водах озера Светлояр («Солнце родины смотрит в себя...», «Не поминай про Стеньку Разина...»).

Храм в лирике поэта - «разрушен», «заброшен», дорога к нему «заросла», и молиться приходится разве что на его стены («Молитесь, родные, по белым церквам...»).

Из всего многообразия значений слова «крест» (символ христианства; символ высших сакральных ценностей; знак смерти; крест животворящий; личное испытание; распятие и т.д.) поэт использует только три: во-первых, распятие («Голубь», «Тайна Гоголя»; во-вторых, крест как символ христианства («Солнце родины смотрит в себя...»), и в третьих, - как ответственность, испытание, болы.пе похожее на долю, участь («Откровение обывателя»).