1869
(Заимствовано из "Метаморфоз" Овидия)
Над трупами милых своих сыновей
Стояла в слезах Ниобея.
Лицо у ней мрамора было белей,
И губы шептали, бледнея:
"Насыться, Латона, печалью моей,
Умеешь ты мстить за обиду!
Не ты ли прислала мне гневных детей:
И Феба, и дочь Артемиду?
Их семеро было вчера у меня,
Могучих сынов Амфиона,
Сегодня… О, лучше б не видеть мне дня…
Насыться, насыться, Латона!
Мой первенец милый, Йемен молодой,
На бурном коне проносился
И вдруг, пораженный незримой стрелой,
С коня бездыханен свалился.
То видя, исполнился страхом Сипил,
И в бегстве искал он спасенья,
Но бог беспощадный его поразил,
Бегущего с поля мученья.
И третий мой сын, незабвенный Тантал,
Могучему деду подобный
Не именем только, но силой, — он пал,
Стрелою настигнутый злобной.
С ним вместе погиб дорогой мой Файдим,
Напрасно ища меня взором;
Как дубы высокие, пали за ним
И Дамасихтон с Алфенором.
Один оставался лишь Илионей,
Прекрасный, любимый, счастливый,
Как бог, красотою волшебной своей
Пленявший родимые Фивы.
Как сильно хотелося отроку жить,
Как, полон неведомой муки,
Он начал богов о пощаде молить,
Он поднял бессильные руки…
Мольба его так непритворна была,
Что сжалился бог лучезарный…
Но поздно! Летит роковая стрела,
Стрелы не воротишь коварной,
И тихая смерть, словно сон среди дня,
Закрыла прелестные очи…
Их семеро было вчера у меня…
О, длиться б всегда этой ночи!
Как жадно, Латона, ждала ты зари,
Чтоб тяжкие видеть утраты…
А все же и ныне, богиня, смотри:
Меня победить не могла ты!
А все же к презренным твоим алтарям
Не придут венчанные жены,
Не будет куриться на них фимиам
Во славу богини Латоны!
Вы, боги, всесильны над нашей судьбой,
Бороться не можем мы с вами:
Вы нас побиваете камнем, стрелой,
Болезнями или громами…
Но если в беде, в униженьи тупом
Мы силу души сохранили,
Но если мы, павши, проклятья вам шлем, —
Ужель вы тогда победили?
Гордись же, Латона, победою дня,
Пируй в ликованьях напрасных!
Но семь дочерей еще есть у меня,
Семь дев молодых и прекрасных…
Для них буду жить я! Их нежно любя,
Любуясь их лаской приветной,
Я, смертная, все же счастливей тебя,
Богини едва не бездетной!"
Еще отзвучать не успели слова,
Как слышит, дрожа, Ниобея,
Что в воздухе знойном звенит тетива,
Все ближе звенит и сильнее…
И падают вдруг ее шесть дочерей
Без жизни одна за другою…
Так падают летом колосья полей,
Сраженные жадной косою.
Седьмая еще оставалась одна,
И с криком: "О боги, спасите!" —
На грудь Ниобеи припала она,
Моля свою мать о защите.
Смутилась царица. Страданье, испуг
Душой овладели сильнее,
И гордое сердце растаяло вдруг
В стесненной груди Ниобеи.
"Латона, богиня, прости мне вину
(Лепечет жена Амфиона),
Одну хоть оставь мне, одну лишь, одну..
О, сжалься, о, сжалься, Латона!"
И крепко прижала к груди она дочь,
Полна безотчетной надежды,
Но нет ей пощады, — и вечная ночь
Сомкнула уж юные вежды.
Стоит Ниобея безмолвна, бледна,
Текут ее слезы ручьями…
И чудо! Глядят: каменеет она
С поднятыми к небу руками.
Тяжелая глыба влилась в ее грудь,
Не видит она и не слышит,
И воздух не смеет в лицо ей дохнуть,
И ветер волос не колышет.
Затихли отчаянье, гордость и стыд,
Бессильно замолкли угрозы…
В красе упоительной мрамор стоит
И точит обильные слезы.
Лето 1867
Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,
Веселой болтовней меня развесели,
Авось твой разговор убить часы поможет,
И скучный день пройдет, как многие прошли!
"Ох, не грешно ль в воскресение?
С нами Господняя сила!
Тяжко мое прегрешение…
Ну, да уж я разложила!
Едешь в дорогу ты дальную,
Путь твой не весел обратный:
Новость услышишь печальную
И разговор неприятный.
Видишь: большая компания
Вместе с тобой веселится,
Но исполненья желания
Лучше не жди: не случится.
Что-то грозит неизвестное…
Карты-то, карты какие!
Будет письмо интересное,
Хлопоты будут большие!
На сердце дама червонная…
С гордой душою такою:
Словно к тебе благосклонная,
Словно играет тобою!
Глядя в лицо ее строгое,
Грустен и робок ты будешь:
Хочешь сказать ей про многое,
Свидишься, — все позабудешь!
Мысли твои все червонные,
Слезы-то будто из лейки,
Думушки, ночи бессонные, —
Все от нее, от злодейки!
Волюшка крепкая скручена,
Словно дитя ты пред нею…
Как твое сердце замучено,
Я и сказать не умею!
Тянутся дни нестерпимые,
Мысли сплетаются злые…
Батюшки светы родимые!
Карты-то, карты какие!!."
Умолкла старая. В зловещей тишине
Насупившись сидит. — Скажи, что это значит?
Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?
Так только мать одна об детском горе плачет,
И стоит ли того? — Я знаю наперед
Все то, что сбудется, и не ропщу на Бога:
Дорога выйдет мне, и горе подойдет,
Там будут хлопоты, а там опять дорога…
Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори,
Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,
Но только, старая, мне в сердце не смотри
И не рассказывай об даме об червонной!
Начало 1860-х годов
"Ну, как мы встретимся? — невольно думал он,
По снегу рыхлому к вокзалу подъезжая. —
Уж я не юноша и вовсе не влюблен…
Зачем же я дрожу? Ужели страсть былая
Опять как ураган ворвется в грудь мою
Иль только разожгли меня воспоминанья?"
И опустился он на мерзлую скамью,
Исполнен жгучего, немого ожиданья.
Давно, давно, еще студентом молодым,
Он с нею встретился в глуши деревни дальней.
О том, как он любил и как он был любим
Любовью первою, глубокой, идеальной,
Как планы смелые чертила с ним она,
Идее и любви всем жертвовать умея, —
Про то никто не знал, а знала лишь одна
Высоких тополей тенистая аллея.
Пришлось расстаться им, прошел несносный год.
Он курс уже кончал, и новой, лучшей доли
Была близка пора… И вдруг он узнает,
Что замужем она, и вышла против воли.
Чуть не сошел с ума, едва не умер он,
Давал нелепые, безумные обеты,
Потом оправился… С прошедшим примирен,
Писал ей изредка и получал ответы;
Потом в тупой борьбе с лишеньями, с нуждой
Прошли бесцветные, томительные годы;
Он привыкал к цепям, и образ дорогой
Лишь изредка блестел лучом былой свободы,
Потом бледнел, бледнел, потом совсем угас.
И вот, как одержал над сердцем он победу,
Как в тине жизненной по горло он погряз, —
Вдруг весть нежданная: "Муж умер, и я еду".
— "Ну, как мы встретимся?" А поезд опоздал….
Как ожидание бывает нестерпимо!
Толпою пестрою наполнился вокзал,
Гурьба артельщиков прошла, болтая, мимо,
А поезда все нет, пора б ему прийти!
Вот раздался свисток, дым по дороге взвился…
И, тяжело дыша, как бы устав в пути,
Железный паровоз пред ним остановился.
"Ну, как мы встретимся?" — так думала она,
Пока на всех порах курьерский поезд мчался.
Уж зимний день глядел из тусклого окна,
Но убаюканный вагон не просыпался.
Старалась и она заснуть в ночной тиши,
Но сон, упрямый сон бежал все время мимо:
Со дна глубокого взволнованной души
Воспоминания рвались неудержимо.
Курьерским поездом, спеша Бог весть куда,
Промчалась жизнь ее без смысла и без цели,
Когда-то, в лучшие, забытые года,
И в ней горел огонь, и в ней мечты кипели!
Но в обществе тупом, средь чуждых ей натур
Тот огонек задут безжалостной рукою:
Покойный муж ее был грубый самодур,
Он каждый сердца звук встречал насмешкой злою.
Был человек один. — Тот понял, тот любил…
А чем она ему ответила? — Обманом…
Что ж делать? Для борьбы ей не хватило сил,
Да и могла ль она бороться с целым станом?
И вот увидеться им снова суждено…
Как встретятся они? Он находил когда-то
Ее красавицей, но это так давно…
Изменят хоть кого утрата за утратой!
А впрочем… Не блестя, как прежде, красотой,
Черты остались те ж, и то же выраженье…
И стало весело ей вдруг при мысли той,
Все оживилося в ее воображеньи!
Сидевший близ нее и спавший пассажир
Качался так смешно, с осанкой генерала,
Что, глядя на него и на его мундир,
Бог знает отчего, она захохотала.
Но вот проснулись все, — теперь уж не заснуть…
Кондуктор отобрал с достоинством билеты;
Вот фабрики пошли, свисток — и кончен путь.
Объятья, возгласы, знакомые приветы…
Но где же, где же он? Не видно за толпой,
Но он, конечно, здесь… О, Боже, неужели
Тот, что глядит сюда, вон этот, пожилой,
С очками синими и в меховой шинели?
И встретились они, и поняли без слов,
Пока слова текли обычной чередою,
Что бремя прожитых бессмысленно годов
Меж ними бездною лежало роковою.
О, никогда еще потраченные дни
Среди чужих людей, в тоске уединенья,
С такою ясностью не вспомнили они,
Как в это краткое и горькое мгновенье!
Недаром злая жизнь их гнула до земли,
Забрасывая их слоями грязи, пыли…
Заботы на лице морщинами легли,
И думы серебром их головы покрыли!
И поняли они, что жалки их мечты,
Что под туманами осеннего ненастья
Они — поблекшие и поздние цветы —
Не возродятся вновь для солнца и для счастья!
И вот, рука в руке и взоры опустив,
Они стоят в толпе, боясь прервать молчанье…
И в глубь минувшего, в сердечный их архив
Уже уходит прочь еще воспоминанье!
Ему припомнилась та мерзлая скамья,
Где ждал он поезда в волнении томящем,
Она же думала, тревогу затая:
"Как было хорошо, когда в вагоне я
Смеялась от души над пассажиром спящим!"
Начало 1870-х годов
