Константин Бальмонт - Тишина. Лирические поэмы

Там волна к волне

В озере стремится.

В мертвой тишине

Тень, одна, томится.

Лес молчит во сне,

Слышит' Кто-то стонет.

В водной глубине

Женский образ тонет.

Русалка очнулась на дне,

Зеленые очи открыла,

И тут же на дне, в стороне,

Родного ребенка зарыла.

И слышит, как бьется дитя,

Как бредит о мире свободном.

Русалка смеется, шутя —

Привольно ей в царстве подводном.

И долгие годы пройдут,

Русалка в воде побелеет,

И люди русалку найдут,

Когда глубина обмелеет.

И люди русалку найдут

Застывшим немым изваяньем,

Дивиться искусству придут,

Молчанью молиться молчаньем.

То будет в последние дни,

Когда мы простимся с Мадонной,

Над бездной засветим огни,

Услышим свой марш похоронный.

Что же там за странный гул?

Ты сказал, что мир уснул.

Ты сказал, что темный лес

Спит в безмолвии чудес,

Дремлет сказкой быстрых дней,

Бредит грезами теней.

Долгий мрачный гул встает.

Это колокол поет!

Совесть грозная земли,

Говорит «Восстань! Внемли!»

Это колокол гудит,

Долгим гулом сердцу мстит

За греховные мечты

Искаженной красоты.

«Вы умершие, вы мертвые, хоть кажетесь живыми,

Вы закончили кружение в жестокой пустоте.

Вы, упорствуя, играете костями роковыми,

Но грозит уж срок содвинутый, и вы уже не те.

Все исчерпано, окончено, проиграно, чужое,

Вам лишь тление, гниение средь черной темноты.

Если ранее томились вы, томленье будет вдвое,

Вы — лишь прах от растоптания убитой Красоты».

О, Господи, молю Тебя, приди!

Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю,

Уж тридцать лет ношу огонь в груди,

Уж тридцать лет Тебя я ожидаю.

О, Господи, молю Тебя, приди!

Мне разум говорит, что нет Тебя,

Но слепо я безумным сердцем верю,

И падаю, и мучаюсь, любя.

Ты видишь, я душой не лицемерю,

Хоть разум мне кричит, что нет Тебя!

О, смилуйся над гибнущим рабом!

Нет больше сил стонать среди пустыни,

Зажгись во мраке огненным столбом,

Приди, молю Тебя, я жду святыни.

О, смилуйся над гибнущим рабом!

Только что сердце молилось Тебе,

Только что вверилось темной судьбе,—

Больше не хочет молиться и ждать,

Больше не может страдать.

Точно задвинулись двери тюрьмы,

Душно мне, страшно от шепчущей тьмы,

Хочется в пропасть взглянуть и упасть,

Хочется Бога проклясть.

О, Даятель немых сновидений,

О, Создатель всемирного света,

Я не знаю Твоих откровений,

Я не слышу ответа.

Или трудно Тебе отозваться?

Или жаль Тебе скудного слова?

Вот уж струны готовы порваться

От страданья земного.

Не хочу славословий заемных,—

Лучше крики пытаемых пленных,

Если Ты не блистаешь для темных,

И терзаешь смиренных!

О, как Ты далек! Не найти мне Тебя, не найти!

Устали глаза от простора пустыни безлюдной.

Лишь кости верблюдов белеют на тусклом пути,

Да чахлые травы змеятся над почвою скудной.

Я жду, я тоскую Вдали вырастают сады.

О, радость! Я вижу, как пальмы растут, зеленея.

Сверкают кувшины, звеня от блестящей воды.

Все ближе, все ярче!— И сердце забилось, робея

Боится и шепчет «Оазис!»— Как сладко цвести

В садах, где, как праздник, пленительна жизнь

                                       молодая.

Но что это? Кости верблюдов лежат на пути!

Все скрылось Лишь носится ветер, пески наметая.

Но замер и ветер средь мертвых песков,

И тише, чем шорох увядших листов,

Протяжней, чем шум Океана,

Без слов, но, слагаясь в созвучия слов,

Из сфер неземного тумана,

Послышался голос, как будто бы зов,

Как будто дошедший сквозь бездну веков

Утихший полет урагана.

«Я откроюсь тебе в неожиданный миг,

И никто не узнает об этом,

Но в душе у тебя загорится родник,

Озаренный негаснущим светом

Я откроюсь тебе в неожиданный миг

Не печалься Не думай об этом

Ты воскликнул, что Я бесконечно далек,

Я в тебе, ты во Мне, безраздельно

Но пока сохрани только этот намек: -

Все — в одном Все глубоко и цельно.

Я незримым лучом над тобою горю,

Я желанием правды в тебе говорю».

И там, где пустыня с Лазурью слилась,

Звезда ослепительным ликом зажглась

Испуганно смотрит с немой вышины,—

И вот над пустыней зареяли сны.

Донесся откуда-то гаснущий звон,

И стал вырастать в вышину небосклон.

И взорам открылось при свете зарниц,

Что в небе есть тайны, но нет в нем границ.

И образ пустыни от взоров исчез,

За небом раздвинулось Небо небес.

Что жизнью казалось, то сном пронеслось,

И вечное, вечное счастье зажглось.

Рим.

Осень 1897