шумят, как в бурю,
радуясь весне.
И шум садов выносит море
к людям…
И волны, разбиваясь о каменья,
кидают наземь белые цветы.
Цветут сады, захлебываясь морем…
Пришла весна —
Пора цвести садам!
Он хоть не стар,
но сед.
Не от годов – от бед.
Он видел,
как убивали наших
в предрассветном дыму,
как без вести пропавших
ждали в каждом дому.
Как голосили вдовы
по мужикам.
И горя хлебнувши вдоволь,
невесты шли по рукам.
Когда-нибудь он об этом
сыну расскажет,
заросшие красным цветом
окопы ему покажет,
воронки – от бомб упавших,
затопленные по весне.
Пусть сын, войны не знавший,
знает все о войне.
«Война прошла через сердце мое…»
Война прошла через сердце мое.
И мне не забыть ее.
Сколько б ни минуло лет,
я буду помнить ее…
Я буду помнить ее
не по майским вспышкам ракет,
не по первым залпам салюта,
что долго в глазах не гас, —
я помню кричащие те минуты,
когда небо стреляло в нас…
Мы шли,
оглядываясь без конца.
А город горел,
грохотал, как гроза.
И пламя его —
жгло нам сердца,
и дым его —
ел глаза.
И не в силах ту боль осилить,
мы падали по пути…
Прижавшись к горячему телу России,
просили ее – защити!
Мы были тогда ровесники Родине:
наше детство осталось в городе…
А город глядел глазами страшными,
звал назад – одиночеством улиц…
Мы сто раз бы к нему вернулись,
если б не старшие.
Мы тащились с бабками, матерями
посреди налетевшей на нас зимы…
Люди смелость в пути теряли,
как вещи теряли мы.
И, нас обнимая,
плакали матери,
и молчали старухи,
как будто бы спятили…
О, куда бы от горя деться…
И хмуро безмолвствовали пацаны,
потерявшие детство.
…Это было в начале войны.
«Во мне есть капля итальянской крови…»
Во мне есть капля итальянской крови.
Прапрадед поделился ей со мной.
Ее хватило, чтобы выгнуть брови
И волосы взбить темною волной.
Все остальное я набрал в России —
И прямоту, острее, чем тесак.
И опыт жизни, чтоб не быть разиней,
И мудрость лет, чтоб не попасть впросак.
А главное, что мне дала Россия, —
Так это милосердие свое.
О чем меня бы люди ни просили, —
В ответах я равняюсь на нее.
Так и живу – ни шагу без России.
И по-другому не дано мне жить.
И потому всегда хватает силы,
Как Цезарю – прийти и победить.
Иду цветами, пью их аромат…
Они цветут так жарко, нестерпимо
и на меня растерянно глядят,
глядят глазами женщины любимой.
О, этот синий молчаливый взгляд!
Я перед ним ни в чем не виноват…
Иду цветами, пью их аромат.
Здесь все знакомо – как и год назад.
Здесь для меня, наверно, сохранили
цветы ни с чьей не схожую красу:
и эту нежность полудетских линий,
и этих слез прохладную росу.
В дыханье их я чувствую невольно
ее дыханье, хмель ее волос.
И снова мне и радостно и больно,
как будто все сначала началось…
Но зябко на меня цветы глядят,
уже за что-то осудить готовы,
ее печаль – единственный их довод…
Цветы мои, а в чем я виноват?
Вы знали все, и все видали вы:
у ваших ног я целовал ей плечи…
И, не подняв в смущенье головы,
краснели вы совсем по-человечьи.
И каждый день был от любви медов,
и думал я, что ей предела нету.
Но отцвела любовь весенним цветом
и не дождалась даже холодов…
Она ушла по синему разливу,
Босые ноги окунув в закат.
Я ждал ее и звал нетерпеливо.
Она ушла, чтоб не прийти назад.
Цветы мои, так в чем я виноват?
Я помню – в тот день было много уроков.
Пришел я домой – уже стало темно.
И яблоня наша, под ливнем измокнув,
с надеждой ко мне заглянула в окно.
Как будто бы в дом попросилась несмело.
И сжалось мальчишечье сердце мое:
почудилось мне, что она заболела, —
так сильно трясло и ломало ее.
На землю озябшие листья летели…
И глядя на грустный ее листопад,
я слезы тогда удержал еле-еле,
как будто пред нею был в чем виноват.
И с этого дня, побеждая ненастье,
я с яблоней честно делился теплом:
окно по ночам я распахивал настежь,
отца не спросив и от мамы тайком.
До осени поздней удерживал лето,
и яблоня грелась ночами —
Зато,
довольный, я спать забирался одетым,
а сверху еще накрывался пальто.
…С годами окрепла она, возмужала
и стала настолько высокой уже,
что если согреть ее, – надо, пожалуй,
окно открывать на втором этаже.
Ей видно – внезапно нахлынувший ветер
топорщит у яблонь зеленый наряд…
И радостно ей, что они – ее дети
и что от нее начинается сад.
Лес, измотанный ветрами,
еле сдерживает стон.
Он холодными кострами
подожжен со всех сторон.
Сер от холода, – как заяц,
по камням бежит ручей.
Травы ежатся, пытаясь
скинуть изморось с плечей.
Я люблю в такую пору
приходить в осенний лес,
слушать сосен синий шорох
и берез прощальный плеск.
Я люблю у добрых веток
листья грустно ворошить.
Слушать шепот их при этом —
Жить, жить, жить.
Но не знает лес, что снова
цвесть ему, листвой звеня.
Золотым прощальным словом
он напутствует меня.
Я прощаюсь с лесом старым,
ухожу тропой крутой,
не спаленный тем пожаром,
не смущенный грустью той.
«Возле окон, плющом увитых…»
Возле окон, плющом увитых,
больше не о чем говорить…
Нужно было ее увидеть
еще раз…
Чтоб совсем забыть.
Горькой правдой всю душу вытомив,
я на ложь не оставил сил.
Видно, я ее просто выдумал
и придуманную любил.
И сейчас представляю четко,
сколько было в любви той зла…
И уйдет из стихов девчонка,
как из сердца уже ушла.
«Что случилось?
Ну, что случилось?» —
взглядом спрашивает опять…
Побежденная,
мне на милость
хочет гордость без боя сдать.
Все понять и всему поверить
у любви моей на краю…
Я стою у раскрытой двери,
как у сердца ее стою.
Мне войти бы туда,
проститься
иль прощения попросить…
Как хотела она забыться!
Как хотелось мне все забыть!
Я родился на Волге,
где в погожие дни
нас баюкали волны
и будили они.
Я вставал на рассвете,
лодку брал – и айда.
Только Волга да ветер,
может, знали – куда…
Выходил, где хотелось,
шел созвездьями трав,
падал в мяту и вереск,
солнце на руки брал.
Слушал утренний гомон
и вечернюю тишь.
Лес глядел в тыщи окон
из-под зелени крыш.
Я любил его очень
за приветливый нрав,
за бессонницу сосен,
за безмолвие трав.
Я мечтал, что весною
он к нам в город придет,
ароматом напоит,
пыль с панелей сотрет.
И забудет мой город
про бензин и про дым…
И березовый шорох
лес развесит над ним.
Чтобы не было грустно
птицам, снам и любви…
Лес пришел…
Потому что
очень дружит с людьми.
Ольге Михайловне и Александру Коганам
Мама танцует с любимым сыном.
Оба красивы… И танец красив.
А над их дуэтом счастливым
Тихо плещется нежный мотив.
Саша с мамой несутся по кругу,
Не опуская восторженных глаз…
Он, словно рыцарь, целует ей руку,
Едва завершился их радостный вальс.
А я смотрю на них и любуюсь…
И вспомнился вдруг мне
Мой первый вальс:
Мне шестнадцать… Военная юность.
И в гостях у нас весь наш класс.
Девятое мая… Праздник Победы…
Праздник, что души нам освятил.
И в первый раз спиртное отведав,
Волнуясь, я маму на вальс пригласил.
Мы танцевали Победу с мамой.
А мама еще так молода…
Был тот день для нас самый-самый,
День, озаривший былые года.
…Мама танцует с любимым сыном.
Оба красивы… И танец красив.
И над их дуэтом счастливым
Тихо плещется нежный мотив.
2016«Однажды я возьму рюкзак на плечи…»
Однажды я возьму рюкзак на плечи
и побреду – без цели и дорог —
в тот мир, где сосны вновь меня излечат
от всяких напридуманных хвороб.
В тот мир, где ввечеру роса дымится
и птичьи песни прячутся в листве,
где маки, как нежданные зарницы,
утрами загораются в траве.
Где прямо в сердце падает роса мне
с тяжелых сосен, радостных берез…
Где овцами лежат крутые камни
