class="a">[57] звучит музы́ка,
как будто на террасе Юэяна [58].
Чжу Шучжэнь
(ок. 1135–1180)
Мелодия «Цзяньцзы муланьхуа»
Одинохонька, брожу я. И сижу,
напевая, выпивая. Одинохонько лежу.
Цепенея, одинохонько стою,
растревожил вешний холодок печаль мою.
Некому заметить эту грусть,
пудру слезы смоют, ну, и пусть.
Я давно уже больна. Тоской больна,
догорает фитилек, а ночь без сна.
Младую иву день предолгий нежил
Мелодия «Яньэрмэй»
Младую иву день предолгий нежил,
дышали тропы духом вешним.
Но вот Цинмин минёт,
кто это помянёт
под слоем черных туч безбрежным?
К полудню я с истомою весенней
очнулась вдруг под ориолы пенье.
Отколь? Из тополиной сени?
От яблоньки, растущей у беседки?
От абрикоса розоватой ветки?
Написал на стене по пути к горе Бошань
Мелодия «Чоунуэр»
Я в юности не ведал вкус печали,
по лестницам взлетал отчаянно.
По лестницам взлетал отчаянно
и вирши про печаль писал с трудом.
А ныне я, изведав вкус печали,
ни слова скажу о том.
Ни слова не скажу о том —
а лишь о прелести осенней дали.
Написал на деревенской стене в уезде Дунлю
Мелодия «Няньнуцзяо»
Груша облетает,
время тает, тает,
вот уже Цинмин [59].
Ах, зачем тревожит сердце вешний ветер
в этот зябкий одинокий вечер!
Ива у речных куртин,
два бокала, конь стреножен —
так вот и прощались мы с тобой.
Понимает ласточка, быть может,
что теперь мой дом пустой.
Говорят, что в радужном квартале [60]
ножку твою нежную видали,
явленную из-под шторы.
Чувств весенних годы не прервали,
черной тучей грусть легла на горы.
Может быть, когда-то ясным днем
ты примстишься мне в чаду хмельном —
недоступна, как цветок в зерцале.
Мы друг друга испугаем —
отчего же седина такая?
Мелодия «Цинпинъюэ»
Хибара, крытая соломой,
приткнулась на лужке укромно,
и здешним говорком, как под хмельком,
болтает бабка со своим дедком.
За речкой полет грядки их старшой,
хлопочет у курятника меньшой,
а лотоса плоды у бережка —
забава для мальца-озорника.
Посылаю Чэнь Тунфу боевую оду, для него написанную
Мелодия «Почжэньцзы»
Был пьян, а меч блеснул в луче свечи,
и сон увел на плац, рожок звучит,
в степи бойцы свежуют у огня бычков,
им маршем дух вздымают трубачи,
и к смотру осенью боец готов [61].
Мчат кони, словно звездные Дилу [62],
громоподобен свист летящих стрел.
Небесный долг монарх свершить сумел [63],
мне – ныне, присно – воздадут хвалу…
Увы, уже давно я бел!
Ночью на песчаном большаке
Мелодия «Сицзянъюэ»
Вспугнув сорок, взошла луны громада,
полночный ветр приносит треск цикады.
Рис на полях душист – похоже, к урожаю,
лягушек вопль все звуки заглушает.
В просветах туч – посверкиванье звезд,
закапало слегка у гор подножья.
Был у кумирни кабачок когда-то здесь,
а вот и он у ручейка, быть может.
На башне, думалось мне, грусть растает
Мелодия «Чжэгутянь»
На башне, думалось мне, грусть растает,
а грусть на башню поднялась за мной.
Иными, вижу, горы, реки стали,
друзья давно покрылись сединой.
Пора мне на покой,
служение покину.
Коль не вельможа – ты не человек?
Плывет свободно тучка весь свой век,
хочу я так же быть себе причиной.
Шелковый луч червонного заката
Мелодия «Сяочуншань»
Шелко́вый луч червонного заката
встревожил птиц, алкающих приюта,
густы тумана страты,
и на балконе стало неуютно.
Луна в тонах пастели,
в ветрах грустят свирели.
Все тщетно, что ни жаждал сделать я.
Душе святой не возвратиться
в имперскую столицу [64].
Я соберу в мешочек свои грусти [65]…
Но, видно, в дальние края
давно уж улетели мои гуси [66].
Стылый багрянец с клена срывает осень
