собой.
Башне вровень только другие башни. Настоящая встреча – в воздухе. Оттуда не имеют значения и вида улицы. Путь птицы и одиночества – поперёк домов. «И становится небом, но не растворяется в нем». Встреча со своим делом – пусть маются те, у кого его нет. Встреча с тем, что за человека никто другой – смертью, но и любовью. Одиночество – время роста. Никто не видит, как растет дерево – можно только вернуться и встретить его выросшим.
Из спокойного серого, точного и прямого. Взятого с земли. Не вавилонские – каждый свою. Не избранная – построенная. Слишком высокая – падает. Но только тогда и узнáет, что слишком. Без одиночества нет гордости, без гордости – одиночества. Даже тени жесткие. Пропускает арками. Здесь люди догадались беречь. Но на такую редкость надеяться не стоит. Башни ломает желающий распоряжаться – также и чтобы отнять рост. Одиночное заключение ужасно не одиночеством, а помехой свободе одиночества. Право на одиночество должно быть признано так же, как право на жизнь – потому что жизнь немного стоит без одиночества. И однокомнатная квартира вполне может вместить стометровую башню. Есть землянки, считающие себя башнями, но не доросшие и до дома.
Одиночество – цветок внутрь, хочет быть подаренным. Выходит, чтобы с другими создать землю. Это невозможно в одиночку, но это только земля, без неё не будет цветов, но она – лишь один цвет, только одно имя. Одиночество остается одиночеством, даже если обнять, но только его и можно обнять, зная, что не обнимаешь пустоту.
И земля отвечает. Приближаясь дымом и паром. Солнечными часами и лунными спиралями, осликами и драконами стен. И змея спокойно смотрит в глаза, маска прикрывает затылок. Горечью маслин, желтого кипения цветущего лавра. До тумана горизонта (который всегда в тумане). Даже мостовая начинает изгибаться закручивающейся волной.
Вырастая в движение ветра, можно выстроить дом на крыше одиночества. Но чтобы пропáсть, надо сначала быть. Только башне быть безбашенной.
Не картина на стене, говорящая только издали. Но и не то, к чему потом попытаются пристроить название искусства – несмотря на то что оно не умеет говорить ничего, кроме названия. Камень, ставший полом. Блеск тысяч фигур, бросок тысяч линий. Мудрецы и рыцари, но и змеи, и черепахи под их ногами – и все они под ногами вошедших. Идущие по полу не унижают его. (Под чьими ногами вошедшие? смотрящих с высоты незавершённого – основания для взгляда на то, что было? быть основанием – не унижает.)
Город с именем краски. Светло-коричневое, рыжеватое, сохранившее сумасшествие семисотлетних улыбок и скорость коней на улицах, потемневшее тепло. Из того же цвета и крыши. Но герб города – черное и белое. Белыми и черными линиями – собор. Тьма – основа, а не зло. Башни, установив высоту одинокой крепости, подтягивают к ней дома для жизни. Гордая. Но сказавший это не менее горд. Увидеть мир иначе – на меньшее не согласно. Не гордое – не искусство. Гордое – одновременно скромное. Дома повторяют склон горы, сплотившись, как она. Но они – не гора.
Ворота вышиной деревьев и следующей вышиной неба над ними. Небо ведёт улицы. Стены, на которых стены, прибавляя к глубине колодцев высоту холмов. Место отмечает себя водой. Вода дикобраза, вода дельфина, вода черепахи. Арки домов воды, где ходят мхом её волны. Окна разделены тонкостью одной или двух колонн – чтобы не были слишком широки. Чтобы не захлебнуться пространством? и над окном другое из камня. Но рефлектор площади собирает девять лучей на башне.
Карниз оборачивается пастью змеи. Мучительность лиц фасада посреди мраморного цветения. Полосы на стенах соборов – так они росли отложениями океана. Лев, несущий в зубах добычу – лишь основание для колонны. Образы здесь – не в копоти полумглы высоты. Искусство – пол, по которому идти навстречу. Порыв атакующих всадников, змея в гнезде серьезного орла, совсем не христианский Гермес Трисмегист. В чаше для святой воды плывут акулы и угри. Пол колеблется, увлекаемый фигурами, увлекая ими. На устойчивом встреча не получится.
В новеллах других городов любящие, если не могут встречаться открыто, хитростью и ловкостью находят путь и продолжают вместе обманывать всех долго и счастливо. Здесь Лавинелла из новеллы Баргальи мечтает об увиденном юноше, любит его до сумасшествия – идет к нему под маской во время карнавала, проводит вместе ночь и исчезает, счастливая, обманув и не открывшись. Сохранив свободу. Потому и сбежала сюда с Капитолия волчица, унеся близнецов, хотя сильно похудев по дороге.
Змея смотрит из своего кольца. Зубцы вокруг Кортиле дель Подеста переходят во внутренние стены дворика без площадки для стрелков. Место, откуда стреляет воздух. Или здание защищается от внешнего воздуха зубцами снаружи, но и от внутреннего воздуха тоже. То, что легко впускает в себя – не искусство. И не то, что выпускает легко. Змея стены между городом и спокойствием холмов.
Углубления в фасадах под будущую облицовку. Под воображение смотрящего. Заложенные окна продолжают жить изгибом арок над ними. Рог единорога продолжен течением воды.
Неплоскостью площадей, разнооконностью домов. Поднимается ступенями домов, падает насквозь улицами. Чуть проступая из дверей зеленью рельефов, сцепляясь с воздухом зубцами. Верхний путь не прямой, но самый быстрый. Склоняя свет голубой печальной ладонью, скорописью нового витража. Готовность жить с произведением и посредством произведения. Встреча готовности человека – и способности произведения обеспечить поле для этой готовности. Пол – половина, только возможность. Пол – разделение, поэтому возможность. И принимающий, и дающий. Сложенный из расщеплённого, поддерживающий тем, что не впускает. Длинное сердце города открывается глубже ворот. В него невозможно войти – но возможно попытаться встретить.
1
Здесь говорили, что начало всего – огонь. Здесь он даёт землю – по его склонам виноградники и поля. Гора огня даёт воду, собирая её наверху. От огня и стены домов, и булыжники улиц. Огонь – воля, и это всегда знали. «Волю силой не задуть; она, как пламя, борется упорно, хотя б его сто раз насильно гнуть». И его упорное движение напоминает, что длительность меняет больше, чем интенсивность. Он прожигает – проживает – каменные страницы и оставляет после себя острова. Он гораздо больше чудища, придавленного горой и плюющегося ядовитым пламенем, фантастичнее циклопов, которые всего-навсего пасут овец и поедают путников.
У огня есть свет, но цвет его чёрен – возможности собираются в темноте. Солнце, если убрать его лучи –
