Содержание разговора, я думаю, будет понятно из гневного начала и миролюбивого конца ее.
-- Что ты тут? Зачем ты тут? А? Чтоб ты и не думала, я тебе говорю, чтоб ты и не думала, чтоб нога твоя не была ни здесь около моей сакли, ни у моей племянницы. Тебя все знают, какая ты! Уехал муж Магданы, так, вишь, ты и выглядываешь. Кто это подослал тебя? А? Мало тебя били на твоем веку! -- восклицала Шушана.
-- Я и не знаю твоей племянницы. Бог с ней,-- проговорила наконец другая старуха после очень долгого и, по-видимому, смиренного молчания.
-- Конечно, Сусанна, муж моей Магданы дурной человек; есть у него жена али нет, ему все равно! -- говорила полушепотом затихающая тетка, сознавая в душе, что гнев ее, как волна морская, ударился в скалу и ни на волос не покачнул ее.-- Уехал, оставил ее одну и даже моему надзору не поручил, хоть бы сказал: "Так и так, Шушана, еду, присмотри, дескать!" Так нет! А все же она моя племянница! Вот я и хочу знать, откуда у нее такие атласы да позументы? Где ей взять?.. Недаром она такая щедрая да веселая.
-- Уж я этого ничего не знаю, душа ты моя, верь не верь, побожусь как тебе угодно, только ты понапрасну не кори меня...-- отвечала Сусанна, слегка обиженная голосом.
-- Ты, Сусанна, мне только узнай, кто это дал ей денег? Небось был муж, так и платья не имела, а ушел муж, так и платье и все; кому же эти проделки й знать, как не тебе, Сусанна! Пожалуйста, помоги мне: узнай!
-- Ах, шени-череме! {Шени-череме -- выражение привета или ласки, беспрестанно употребляется в Грузии; слово в слово: твоя болезнь да будет на мне. (Прим. авт.)} Если б я только как-нибудь да через кого-нибудь...
-- Тетка! Где ты? -- послышался за калиткой молодой и звонкий голосок Магданы: -- Хочешь ужинать, а?..
Старухи разошлись. Шушана как ни в чем не бывало пошла к себе домой и уселась на тахте. Магдана говорила:
-- Лягу я спать на том же месте, где еще, помнишь, тетка, скорпион-то укусил меня.
-- Вот слава богу! Уже давно я не вижу их,-- отвечала тетка и на ночь уступила Магдане свой матрац и свою мутаку {Мутака -- круглая подушка. (Прим. авт.)}.
Далеко на скором ходу оставляя палку и потряхивая головой, шла к себе на Горстубань {Горстубань -- часть города. (Прим. авт.)} старуха Сусанна и всю дорогу чему-то усмехалась. Не думала, не гадала, подвернулась тетка и сама наплела ей на свою племянницу. И не знала бы Сусанна, как зовут красавицу, и где живет она, и с кем живет, и в каких находится обстоятельствах,-- ничего бы она не знала да и не ведала, кабы умная, строгая Шушана не выдумала на улице браниться с ней.
И в душе старухи созревал в это время умысел такой же черный, как черна была ночь, скрывающая лукавое выражение губ ее.
XIII
Три дня провела Магдана в Сололаках, три ночи ночевала она у родных своих, и не хотелось покинуть ей родного ущелья. На Авлабаре скучно, а в Сололаках -- боже ты мой, сколько разных развлечений! То какой-нибудь полк, сверкая штыками, спускается длинной цепью по извилинам Коджорского пути и потом, стряхнув с себя дорожную пыль и развернув знамена, с музыкой вступает в город; то какой-нибудь деревенский сазандар, в татарской шапке, сойдет с горы, приютится у столба под навесом сололакского духана, и всю ночь раздается рыдающий, обрывающийся пронзительный крик его, под звуки чунгури, которой металлические струны тихо лепечут в тишине безмятежной улицы; то соседи побранятся за воду, которая по желобу спускается в сады и по очереди наполняет то одну, то другую поливную канавку, потому что не всегда же на всех может достать воды, особливо когда нет дождей; то вдруг зайдет на кровлю какой-нибудь чиновник, с золотыми очками на носу, в круглой соломенной шляпе, и станет, закинув руки за спину, заглядывать по саклям. Мало ли, наконец, в Сололаках развлечений, чуждых Авлабару; да и зачем Магдане спешить туда -- ведь бабушка Назо может жить там сколько ее душе угодно, ведь ключ от сакли у Назо,-- так о чем же Магдане и беспокоиться?
Благовестили к вечерне. На дворе весело шумел весенний, блестящий дождь; облако не закрывало солнца; дождь прибивал к земле только что распустившиеся оранжевые цветки настурций. Бледно-зеленые завитки или усики виноградных лоз, перевесившись через плетни и заборы, тихо покачивались и приятно вздрагивали от каждой капли, которая орошала их.
Я забыл вам сказать, что целая половина маленького двора Шушаны была занята виноградником. Весь же двор был никак не больше самой обыкновенной комнаты. Около калитки росло невысокое персиковое Дерево; оно никогда не давало плодов, только весной всю тропинку, от калитки до порога сакли, усыпало белыми лепестками опадающих цветов. Тут было когда-то и другое дерево; но оно было опрокинуто потоком, ворвавшимся на двор лет шесть тому назад, совершенно неожиданно: это, конечно, было в очень сильный дождь. Дожди, в которых радужно играет солнце, никого не беспокоят в Грузии. Вот почему и этот весенний дождь нисколько не помешал Шушане вместе с невесткой, сидя на тахте у самой задней стенки, вдвоем штопать одеяло и слушать разговор праздной Магданы с двумя праздными соседками. Дети спали; дверь на двор была отворена; брызги дождя перелетали через порог; забежавшая в саклю чья-то желтенькая собачонка, с двумя черными крапинами вместо бровей, виляя хвостом, косила свою морду, передергивая ушами и закусив губу, умильно поглядывала то на Магдану, то на корку черствого хлеба, которую держала она в приподнятой руке, собираясь подразнить собаку. Вдруг Магдана невольно вздрогнула, и корка из рук ее полетела на пол.
-- Не здесь ли гостит жена бурдючника, Магдана? -- послышался за двором, у самой калитки, мужской незнакомый голос.
-- Вай ме! кто это меня спрашивает? -- с замиранием в сердце, полушепотом произнесла Магдана и взглянула на тетку.
Тетка также взглянула на Магдану, сбросила с колен одеяло, проворно встала, пошла к дверям и заслонила спиной своей всех присутствующих в сакле: так, заслыша коршуна, наседка закрывает крыльями цыплят своих.
-- Не тут ли гостит Магдана? -- повторил тот же голос.
-- Кто тут? -- во все горло крикнула Шушана, так что разбудила внучат своих,-- кого тебе тут надобно? Зачем тебе Магдану? А?
В калитку, закинув рукава чухи, вошел грузин лет двадцати трех, красивый мужчина, с застенчивым румянцем во всю щеку, статный, туго перетянутый серебряным поясом, и, сняв мокрую шапку, стал вытряхивать ее.
Шушана так посмотрела на него, с таким гневным выражением, что казалось, вот-вот ряд бранных слов посыплется из негодующих уст ее,
-- Зачем тебе Магдану? А?
-- Извините, пожалуйста,-- отвечал грузин, не совсем спокойным голосом,-- меня просил квартальный, знакомый мой с Авлабарской части отыскать Магдану Он было хотел сам идти, да я уже ему сказал: сидите, я пойду и все дело устрою...
В сакле в это время была мертвая тишина: все уши были настороже, все глаза были устремлены к дверям.
-- Квартальный! -- прошептала Магдана.
-- Какой квартальный? -- проговорила тетка.
-- Извините, пожалуйста,-- продолжал грузин, -- надо же кому-нибудь распорядиться как следует. В сакле мертвое тело, а нет ни хозяина, ни хозяйки, ни работницы,-- никого нет.
-- Рамбавия {Рамбавия -- что за известие! какая новость! (Прим. авт.)}! мертвое тело?
-- Какое мертвое тело? Господи Иисусе!
И Шушана перекрестилась.
Никакими словами не передать вам, какой испуг изобразило вдруг лицо Магданы -- исчез малейший след малейшего румянца; казалось, вдруг оно. покрылось инеем. Руки упали на колени, и глаза, с выражением тревоги, неподвижно остановились на спокойно сумрачном лице неожиданного вестника, которого Шушана пригласила в саклю, для необходимых объяснений.
Само собой разумеется, что начались расспросы. Грузин некоторое время был в таком смущении, что, казалось, сам забыл, для чего пришел и какую принес рамбавию. Долго Шушана не могла понять его и, сама не зная за что, принялась бранить бедную Магдану. Наконец испуг Магданы разрешился крупными слезами, слезы так и бежали, так и капали... Она, в свою очередь, стала роптать на родных, зачем они ее удерживали и не пускали домой, как будто возможно было им удерживать ее, если б она сама действительно захотела домой уйти от них!
Соседки также принялись толковать, и вот с быстротой молнии по всему соседству разнеслась молва; все узнали, что бабушка Назо умерла и мертвая лежит на Авлабаре, в пустой сакле Арютюна-бурдючника. "Что б это значило? Нет ли тут чего-нибудь такого, чего еще никто не знает?" -- подумали некоторые досужие головы, придерживая досужий язык свой до другого более удобного времени. Разумеется, многие сбежались в саклю Шушаны, кто с расспросами, кто с советами, а кто просто для того только, чтоб постоять да послушать. Дождь же прошел: стало быть, в своих норах никому не сиделось.
