Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

То, что было, — это все станется,
Никогда быльем не порастет.
Словно шрам,
который с нами старится,
Рядом с нами прошлое идет.

Ни на час из сердца я не выброшу
И не позабуду никогда
Скалы,
рядом с нашим детством
выросшие,
Крутизну и блеск немого льда.

Под ногами гнется слабый лед.
Все же —
вверх я лезу по оврагу,
Чтоб орлиный разглядеть полет,
Избавляющий
меня от страха.

Словно шрам, который с нами старится
И не зарастает никогда, —
Прошлое.
Оно не возвращается
И не исчезает без следа.

На ходу по бедрам бьют гранаты.
Пистолет свисает на ремне.
Ну и что же?
Надо — значит, надо!
Жизнь становится понятной мне.

К нам пришла до срока седина,
Наши лица иссекло морщинами —
Вот как нас пометила война:
Становились мальчики — мужчинами.

Снег. Могилы братьев в том снегу.
Годы черные
и тюрьмы страшные.
Никогда я не смогу
Нежность возвратить мою утраченную.

Не вернет ее
ни врач в халате белом,
Ни зеленый май.
Слабый женский крик
перед расстрелом
Свято в сердце сохраняй!

Чьи-то сестры,
чьи-то дочери
Плакали в палатах по ночам.
Мы дежурили у них по очереди.
Помогали санитарам и врачам.

Слышал я,
как девушка со сна
Крикнула своей больной подруге:
«Мамочка моя! Ты сожжена!
Пепел твой упал мне прямо в руки!»

Так всю ночь их мучал черный дым,
Газовые камеры их ждали.
Лишь под утро забывался Освенцим:
Девушки внезапно засыпали.

Седина из-под платка видна.
Пальцы обожженные
в перчатках черных —
Так мне в память врезалась одна
Из врагом замученных
девчонок.

Нам не обещал конец войны
Ни местечек денежных и теплых,
Ни роскошных яств,
ни рюмок полных, —
Нам такие лавры не нужны.
Деревянная моя земля!
Мы тебя сожженной
увидали:
Сорняком поросшие поля,
Фабрики
в разрухе и развале.

На стену повесив автомат,
Взял словак лопату в руки.
И до нас донесся голос друга.
«Хорошо!» —
сказал нам
русский брат.

И помог нам выиграть войну.
Вместе с ним
за мир
и мы в ответе.
Больше всех земель на свете
Я люблю Советскую страну.

Будто и не десять лет промчалось!
Будто бы — вчера,
позавчера…
Вспомнишь печку,
сладкую усталость,
Нескончаемые вечера.
Старый покосившийся барак.
Смена увлеченно отдыхает.
На веревках — паруса рубах.
Жестяная печка полыхает.

С каждым восстановленным мостом,
С каждой новой школьной партой,
Сызнова мы убеждались в том,
Как права, как справедлива партия.

Старый покосившийся барак.
У печурки — ветераны.
На веревке — паруса рубах.
Там мы залечили наши раны.

Я знал харчевню у Шивца,
Немало попил там пивца.

На крыше дранка там гниет,
И ветер песенки поет.

Порог, истоптанный людьми.
Висит записка над дверьми:

«Борг помер. Борга провожали
Те, что на свадьбах здесь гуляли».

Распятье помню в кабачке
И черных мух на потолке.

А в половодье или в дождь
Сюда не скоро добредешь.

Перед крыльцом гогочет гусь.
Вот вам дворец! Входи, не трусь!

Мы тут студентами бывали,
Вино с подругами пивали.

И помню, как в конце недели
До самой зорьки здесь сидели.

Бушует память, как река,
И для нее тесна строка.

Я снова здесь, я у крыльца
Харчевни старой близ Шивца.

Не узнаю знакомых мест.
Нет мух, не виден черный крест —

Лишь светлый контур на стене
Напомнил мне о старине.

В большом котле кипит гуляш,
В харчевне шум и ералаш —

Проходчики со всей округи
Сюда сошлися на досуге.

Те, кто пробили твердь скалы,
Сюда собрались за столы.

Расселись рядом — с другом друг —
И хвалят мощь рабочих рук,

Перед которыми гранит —
И тот не долго устоит.

Я знал уже, что на неделе
В крутой скале сошлись тоннели.

Вошли девчата в кабачок,
И Пишта достает смычок,

И подозрительных мамаш
Приводит в раж бурильщик наш.

А кто-то, лишнего хватив,
Старинный затянул мотив

Про девку скверную одну
Да про неверную жену…

Уж огонек едва мигал,
От пляски сотрясался зал,

Уж кто-то в уголке дремал,
А Пишта, все играл, играл..

Вот так сидеть бы без конца
В харчевне старой у Шивца.

— Скажи, отчего ты растешь так высоко?
— Я прямо из гордого сердца расту.
— Плоды твои вянут от горького сока.
— Я крону свою вознесла в высоту.

— Ты в поле широком стоишь, не скучая.
— Тут милые шепчутся каждую ночь.
— О чем ты шумишь?
— Да уж, видно, стара я,
и тяжко молчать,
и плакать невмочь…

— Поведай!
— Сгубили враги атамана.
Давно.
С той поры
пролетели года.

— Но кто ты?
— Я вишня, заклятая панна.
Измены
себе на прощу
никогда.

Что не споем, расскажем —
мудреное ли дело, —
ведь песне нет предела…
Что разорвем, то свяжем.

Пусть странно, все ж поверьте:
люблю и ненавижу,
и смерть в любви я вижу,
но не боюсь я смерти.

Пурпурные одежды
слезами заливаю
и не смыкаю вежды.

Но нынче, как и прежде,
надеюсь без надежды.
Зачем — не понимаю.

Едва на камень влтавских берегов
весна походкой легкою вступает —
на древних твоих стенах пыль веков,
как на челе раздумья, проступает.

Дыханье этих вечных площадей —
как песня материнская над нами,
и все века истории твоей
на башнях бьют орлиными крылами.

И те страницы в памяти свежи,
но в жилах кровь пульсирует живая.
И ты в одно два времени свяжи,
невидимую нить не обрывая.

Лицо дождями вешними омой —
да будет вешний цвет твоей судьбою.
О вешний мой, о вечный город мой,
все, чем живу, озарено тобою.