Теперь я солиден и сериозен… Меня называют черствым педантом, не способным понять тонкие ощущения, слишком здоровым… Но если бы они знали тот психологический опыт, который я прошел, вероятно, они изменили бы свое мнение об этом полном лысом чиновнике, всегда молчаливом и требовательном… Если бы я сделался писателем, то критика назвала бы меня больным декадентом; если же критиком, то никто бы не мог превзойти меня в остроумии, с которым бы я вышучивал болезненные течения в литературе… Но я не писатель, не критик, а действительный статский советник; хотя мне всего сорок лет, но уже я получил ленту Станислава и мне предсказывают блестящую карьеру…
Часто в свободное от занятий время мне вспоминается мое прошлое, особенно те критические дни, когда я сходил с ума… из любви… И я с особенным чувством нравственного удовлетворения вспоминаю тот вечер, когда мой двойник разрешил мои недоумения относительно любви к «ней»… Это не была земная любовь, я не любил «ее», но ту, которая мерещилась за ней, «ее идеал», скажут другие, «ее двойник», скажу я… Тогда я это не сознавал и не знал, что мне делать с моим совершенно особенным чувством; я это впервые сознал в ту роковую для меня ночь, в которую я сошел с ума… С тех пор я успокоился… Я и теперь люблю «ее» — этой особенной любовью, не «ее», но люблю в ней Вечность… Я и теперь вижу ее в закатных зорях и в небесной глубине, но теперь мое чувство спокойно, тихо и радостно… Я выработал себе отношение ко «всему этому»……. А прежде и мысли мои были запутанные, и сам я болезненно мыслил, и все разрешалось так просто… Но в этой простоте было много нового, потому что и любовь «эта» для меня была новая, и вот только в болезненном бреду я сразу разрешил все это… Во всяком случае, я благословляю мои прошлые мучения, я благословляю на мучения и тех, кто еще и сейчас мучается, потому что всякое мучение умного человека возникает из несознанной, новой истины, простой, как все истины… Но повторяю, я сочувствую только в душе… В болезни она посещала меня, и мысль об этих посещениях наполняет мое сердце сладкой истомой даже и теперь, когда я знаком с ней и бываю у нее… Она — уже почтенная дама, сильно занятая благотворительностью, но разве лета играют тут роль…
Мы никогда не говорили друг другу о моих чувствах к ней, но она их знает, я это чувствую, и в наших отношениях есть много тихой <?> грусти с оттенком слишком нежного сочувствия, пожалуй, влюбленности…
Но этого, конечно, никто не знает из окружающих нас лиц, и в моей любви к ней, [новой любви, грядущей в мир, ] я нахожу единственное утешение в жизни…
Иногда по праздникам ко мне приезжает из Чудова монастыря отец Сергий, иеромонах, и мы беседуем друг с другом, и я уже ничего не имею против него, как раньше, когда он еще, только что недавно став христианином, везде отыскивал ужасы и видел чертей; это вытекало из несовершенного понимания христианства, а также из слишком большой неуверенности в себе и своих силах… В нем тоже протекал мучительный процесс, и его тоже озарило что-то, о чем он не любит говорить, но дает понять, что что-то было… Он поступил в монастырь. Он стал прост и ясен… В его спокойных глазах я замечаю налет чего-то близкого и знакомого мне… Когда он смотрит на зорю, то мне кажется, он видит «ее» (я не умею выразиться, что́ он видит; все это неописуемо словами)… Мы близки по настроению… Но в монастыре он строг и суров (как и я с подчиненными мои<ми> людьми, от которых я требую порядка); его считают ревнителем православия… Говорят даже, что он тайно носит вериги… Не думаю, чтобы это была правда, а впрочем, все возможно…
Теперь весна… Распускается сирень, и я вспоминаю о прошлом… Мое будущее ясно и тихо… Я доволен… Недавно мы были с «ней» в одном обществе… «Она» так же дорога мне, так же полны ею весенние бледно-апельсинные закаты… и ароматы цветов… Мы сидели в одной комнате и не приняли участие в разговоре… Разговор был интересен, и мы слушали с вниманием…
Где-то в соседней комнате раздавалось знакомое мне пение…
Нежда-анна-аю чудной звездой
Явилася ты предо мною
И жизнь осветила мою…
Я смотрел на нее с затаенным восторгом, и она читала этот восторг, и ей не было неприятно, но немного стыдно и грустно… И она, слегка покраснев, вмешалась в разговор, чтобы прервать свое неловкое молчание, и ее милый голос, точно заоблачная музыка, звучал в моих ушах…
И, очарованный, я подошел к окну, а в окне сияла розовая утренняя зорька, а над ней небо было бледно-зеленое, весеннее, с серебряной звездою…
[А] в соседней комнате пели:
Сияй же, указывай путь,
Веди к недоступному счастью
Того, кто надежды не знал,
И сердце уто-оне-ет в во-осто-о-о-орге
При виде… тебя…
Зоря разгоралась…
1902 года. Май
Труды и дни. 1912. № 2. С. 27, 28.
См.: Хмельницкая Т. Литературное рождение Андрея Белого //А. Блок и его окружение. Блоковский сб. 6. (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 680). Тарту, 1985. С.66–68.
См.: Kovač A. Andrej Belyj: The Symphonies (1899–1908). Bern; Frankfurt/M; München, 1976.
Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975. Т. 6. С. 307.
Автобиографическое письмо к Р. В. Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г.//ЦГАЛИ. Ф. 1782. Оп. 1. Ед. хр. 18.
Некоторые из отрывков (1898–1900) опубликованы нами в кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1980. Л., 1981. С. 120–124.
ГБЛ. Ф. 25. Карт. 1. Ед. хр. 1. Л. 35 об.
Белый А. На рубеже двух столетий. М., 1989. С. 338, 326–327.
Белый А. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1966. С. 426 (Б-ка поэта. Большая серия).
Андрей Белый: Проблемы творчества; Статьи; Воспоминания; Публикации. М., 1988. С. 20. Публикация В. Сажина.
Мир искусства. 1902. № 12. С. 356, 358–359.
См.: Смирнов И. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977. С. 54–55.
Аскольдов С. Творчество Андрея Белого // Литературная мысль. Альманах 1. Пг., 1922. С. 81.
Белый А. Материал к биографии // ЦГАЛИ. Ф. 53. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 11 об.
ГПБ. Ф. 60. Ед. хр. 31. В позднейшем «Ракурсе к дневнику» Белый сообщает, что из своего «хаотического произведения, предшествующего по форме „Симфонии“», помнит лишь фразу: «Слыша тихую песенку, прилетают белые ангелы и погружают воспаленных безумием в хрустальный холод небес» (ЦГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100 Л. 1)
Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Paris, 1971. С. 234.
Флоренский П. Спиритизм как антихристианство // Новый путь. 1904. № 3. С. 149–150.
Так, Белый писал М. К. Морозовой 3 июня 1905 г.: «Очень тронут, что Северная Симфония Вам понравилась. Это — вещь очень молодая и глубоко несовершенная в художественном отношении, хотя я касался нот, мне близких» (ГБЛ. Ф. 171. Карт. 24. Ед. хр. 1а).
Белый А. Мастерство Гоголя. М.; Л., 1934. С. 297.
См.: Силард Л. О влиянии ритмики прозы Ф. Ницше на ритмику прозы А. Белого. «Так говорил Заратустра» и Симфонии // Studia slavica (Budapest). 1973. Т. 19. С. 289–313.
См.: Alexandrov Vladimir E. Andrei Bely. The Major Symbolist Fiction. Cambridge, Mass.; London, 1985. P. 14–16; Авраменко А. «Симфонии» Андрея Белого // Русская литература XX века (дооктябрьский период). Сб. 9. Тула, 1977. С. 57–58.
Лит. вестник. 1904. № 1. С. 92.
Рус. вестник. 1904. № 5. С. 245. Подп.: М. М-в.
Измайлов А. Литературные заметки // Новая иллюстрация. 1904. № 6. С. 45.
Образование. 1905. № 5. Отд. 3. С. 138. Подп.: Л. В-ий.
Иванов-Разумник. Вершины: Александр Блок; Андрей Белый. Пг., 1923. С. 38.
Флоренский П. Спиритизм как антихристианство // Новый путь. 1904. № 3. С. 161, 167, 150, 151.
О категориях «быта» и «бытия» в творческом мироощущении Белого см.: Долгополов Л. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л., 1988. С. 6, 82.
ГБЛ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 1.
Белый А. Материал к биографии. Л. 16, 17 об.
