Маслак, вдев ногу в стремена, садился на лошадь. Злой рыжий жеребец с куцым хвостом, прижав уши, кружился па месте и мочал головой.
— Держи крепче! — сердито сказал Масля к ординарцу, перенося через круп толстую ногу, грузно опустился в седло и разобрал поводья. — Вот гадкая капитель. Нету спокоя от энтой контры ни днем пи ночью. Тимошка, выкидай флаг!
— Щоб душа с него вон и кишки набок, — закричали из строя.
— Ур-р-а-а!.. — вновь грянули бойцы.
— Шашки к бою!.. — пропел Буденный.
Скрежещущий шелест прошел над рядами. Блеснули клинки.
Тысячи глаз устремились туда, где, утопая в тумане, их ждал невидимый враг.
Армия пошла в бой…
И внезапно наступила глубокая тишина. Только слышался тяжелый конский топот. Огромная конная масса, развертываясь к атаке, широким потоком заливала степь.
— Прижалась наша гайка, — прошептал Маслак и поднял копя па дыбы. — Повод!
И тут же голос казака Тихомолова произнес:
— Не переводи ты с места на рыся, Тарас Григорьевич, до его три версты бежать. Как будешь рубать, когда копей заморишь?.. Поспеешь к богородице груши околачивать…
— Рысью! — скомандовал Маслак.
Все вокруг ожило и зашевелилось. С частым топотом бригада стала спускаться рысью по балке. Перешли ручей, поднялись, и перед ними открылось холмистое поле, еще закрытое туманом.
Молодой казак потянул из-за плеча винтовку.
— Ты это брось, — сказал ему Пашка. — Шашку бери.
— Страшно… — с опаской сказал казак.
— А мне, думаешь, не страшно? Ты как будешь рубить…
— Вот так, — махнул казак шашкой. — Наискося!
— Годится! — одобрил Пашке. — Главное, распались. А если не срубить, то он тебя срубит! Понял, миляга? Руби его до седла, а дальше он сам развалится.
— Понял, — ответил казак.
— Покурить бы, братва, — тихо сказали в рядах.
— Отставить, — строго сказал «гусар», — теперь смотрите, во всех отношениях.
Пехота, выставив штыки, шла вперед. Ездовые тачанок шевелили вожжами.
— Но-о, милые, трогай…
Лошади жали уши, плотно ложились в норки, просились вперед. Тачанки все звонче постукивали колесами.
— А окопов не будет? — спросил ездовой.
— Еще тебе проволоку, — ответили ему. — Ты чо, на Германском?..
Из тумана с тяжелым топотом поднималась темная масса.
— Батарея идет.
— Набьют нам ряшку…
Теперь уже совсем рассвело. Выглянуло солнце, и легкий ветерок раздернул завесу тумана. Среди его уплывающих клочьев все увидели стену из черных мундиров и бледных лиц.
— Вот они, Семен Михалыч, — сказал Ворошилов.
Буденный поднял бинокль.
— Отборные казачьи части, — сказал он, разглядывая всадников, построенных в каре, с шашками наголо. Черные бороды лежали на груди, как иконы. Тускло блестели погоны офицеров.
— Ишь, сволочи, прах их возьми! Как на картине стоят, — сказал Ворошилов.
— Чувствуют силу, вот и красуются, — сказал Буденный, не опуская бинокля. — Сплошь — офицерские полки! Да, рубка будет!
В передних рядах лошади, горячась, переходили на галоп. Тачанки, охватывая фланги, понеслись вскачь.
Над полками и дивизиями загремело «Ура!». Возникнув в головных эскадронах, крик катился все дальше и дальше и, подхваченный остальными бригадами, скатывался то к правому, то к левому флангу, усиливаясь и переходя в сплошной гул. Конная лава стремительно приближалась к безмолвно ожидавшему ее противнику. До него оставалось не больше версты, и расстояние быстро сокращалось.
Под копытами лошадей с бешеной скоростью летела земля. Всадники грохочущей лавой вырвались на ярко освещенное солнцем, испещренное лощинами и перелесками поле.
Ряды противника качнулись и пошли вперед. Всё быстрей и быстрей.
И вдруг все остановились, замерли.
Две стены всадников недвижно стояли друг против друга. Бились под ветром знамена, штандарты, значки, блестели пики и шашки.
— Вот тебе и тактика, — сказал Буденный. — Голуби! Встали, как на плацу.
Он махнул рукой, и сразу все вокруг наполнилось железным грохотом и криками ездовых. Могучие лошади, пластаясь к земле, во весь карьер помчали вперед орудия. Сорвавшись с места в намет, пошли тачанки.
Скакавший впереди всадник широким движением руки определял фронт.
С полного галопа развернулись тачанки. Ездовые повисли на вожжах.
Лошади зарылись копытами в землю, и батарея снялась с передков. Не прошло и минуты, как полыхнули дымы, с визгом ушли снаряды.
Обе массы всадников, прибавив ходу и пустив лошадей во весь мах, бурей понеслись навстречу друг другу.
Уже видны бледные лица, черные кричащие рты, лезвия шашек, наконечники пик.
Обе массы всадников, словно две большие черные волны, с размаха ударили одна в другую, и строй прошел через строй, а потом, расколовшись на группки, всадники закружились на месте. На земле бились, мотая головами, смятые лошади. В бинокль было видно, как двое сцепились, катались по земле, били и рвали друг друга, пытаясь добраться до горла.
Всадники развернулись и вновь сошлись. «Ура!» смолкло. Канонада сразу задохлась. Шрапнель неуместно лопнула над лесом. И над полем повисло великое «безмолвие рубки».
Топот, скрежещущие звуки клинков, визг и ржанье лошадей слились в один общий гул.
Взвился белый конь трубача и тут же рухнул на землю.
Рубя сплеча и наотмашь, Пашка увидел, как у эскадронного лопнул клинок. Размахнувшись в седле, эскадронный хватил кулаком в ухо усатого есаула, тот качнулся и обвис, конь унес всадника, застрявшего в стремени.
Пашка спрыгнул и выхватил из рук убитого казака клинок, подал его эскадронному…
Тихомолов метался в сече с криком:
— Даешь офицеров!
Два молодых солдата — красный и белый, — видимо, участвуя в рубке первый раз, нерешительно махали клинками в воздухе.
— Руби, чего смотришь?! — зло крикнул Пашка.
И красный нанес сильный удар.
Полк казаков-стариков стоял лицом к бою, и вдруг все подняли руки. Когда комполка Баранников и Мирошниченко подъехали к ним, из рядов грянул залп. Командиры упали.
Возмущенные крики понеслись над рядами:
— Обманули! Предали! Руби их, ребята!
Припадая на стремя, Пашка ожесточенно рубил. Как в полумгле кипела дико ревущая масса людей, у которой было одно багрово-красное, мокрое от крови и пота лицо, один черный, перекошенный криком рот.
— Сдавайся, отец! — кричал молодой, гибкий в седле казак, ловко уходя от ударов бородача-казака. — Сдавайся, батя!
— Зарублю тебя, поганца! — кричал бородач…
…Комбриг Тимошенко рубил направо и палево длинным мечом. Рыцарский меч гнулся, как плеть, и валил врагов…
Лязг клинков, выстрелы, ругань, крики и стоны раненых людей, топот и ржанье лошадей, треск пулеметов и уханье пушек впереди, позади, справа, слева. И трудно различить, где свой, где чужой — все кричали и ругались на русском языке.
— Степан Андреич! Товарищ Зотов! — кричал командир резервной бригады. — Вы бы ушли отсюда. Пристрелялись они.
Начштаба Зотов лежал в кустах и что-то торопливо писал. Он поднял голову:
— Когда ты в атаку идешь, я тебе мешаю?
Рядом рванул взрыв. Осколок разметал в клочья бумаги.
— Чтоб тебя разорвало!.. — в сердцах выругался Зотов. — Нигде покоя нет… — И пошел к командному пункту.
— А, не любишь! — говорил Добров. — А ну, орлы, шрапнелью! Четыре патрона! Беглым! Огонь!
Солнце поднималось все выше. По всему горизонту, мешаясь с дымом пожаров, дрожало туманное марево.
— Как у тебя, командир?
Добров оглянулся. Позади орудий стоял Морозов.
— Нормально, товарищ начдив, — ответил Добров.
Послышался сверлящий звук. Лошадь под Морозовым присела.
Граната ударила между орудий. Доброва подбросило и швырнуло на землю.
Когда он с трудом поднялся, зеленое поле повалилось на него до горизонта. Потом он различил Морозова, стоявшего на старом месте и смотревшего в бинокль.
— А ну, крой беглым, — спокойно сказал Морозов. — По мельнице!
Добров вытер грязное лицо, выкрикнул:
— По мельнице! Гранатой! Трубка… Прицел… Четыре снаряда! Беглым! Огонь!
У мельницы земля взметнулась фонтанами. Прянуло ввысь рыжее пламя, и вражеская артиллерия смолкла.
— За мной! В атаку! — крикнул Зорин и побежал.
Цепи пехоты поднимались за ним. Замелькали гимнастерки. Тяжело дыша, пригнувшись и размахивая руками, бежали люди, вооруженные кто винтовками, кто топором, кто огромной оглоблей с насаженным на нее железным крюком.
Позади дружно ударили пушки.
Федор Морозов вел свой полк в лоб на офицерскую бригаду.
Ряды сошлись.
Офицеры рубились насмерть.
Под Морозовым упал конь, он вскочил на другого и с револьвером и шашкой в руке стал пробиваться к генералу Арбузову, окруженному офицерами. Кровь стекала с головы и разрубленного плеча, но это не останавливало Морозова.
