— Военспец военспецу рознь! — сказал Ворошилов. — У некоторых есть чему и поучиться.
— Оно конечно, — притворно вздохнув, согласился Буденный, — ежели своего ума не хватает, тогда учись, чужого набирайся. А пока я генералов бью! Вот пускай они у меня и учатся. Ты мне вот что скажи: я что, плохой командарм?! — И он так глянул на Ворошилова, что тот даже головой крутнул.
— Пойми. Семен, у тебя огромный военный опыт, бойцов хорошо знаешь, идут они за тобой, верят… А вот политическая подготовка у тебя того… слабовата.
— Своих от чужих отличаю, — ответил командарм. — Даже в рубке. Хитрость невелика…
— Пролетарий, на коня! — сказал тогда Ворошилов. — Вот к чему ЦК призывает. Надо в армии увеличить партийную пролетарскую прослойку, чтобы люди задачу правильно понимали…
— Задача у нас ясная: бей буржуев и всякую сволочь. — Командарм встал. — Пошли, Клим, пора!
Ворошилов откусил нитку, поднялся и надел китель.
— Ты, Семен, командарм, не атаман какой-нибудь. Тебе в партию надо!
— Вот войну кончим, и вступлю. Обязательно вступлю, — заверил его Буденный. Он прихватил со стола бумаги. — Пошли…
…Во дворе усадьбы собирались командиры. Блеск начищенных сапог, звон шпор и скрип ремней.
Здесь были начдив Пархоменко — осанистый, важный человек, начдив Ока Городовиков, с вислыми усами на скуластом лице, весь в ремнях и коже, худощавый комбриг Тимошенко, комбриг Мироненко — донецкий шахтер и толстый, с опухшим и красным лицом, Маслак.
Подошли Ворошилов и Буденный.
— Не видать гостей? — спросил Буденный, опускаясь на крыльцо.
Тут раздался топот. Командиры подняли головы, оглянулись. Развернувшись с ходу, перед воротами усадьбы выстраивался эскадрон.
— Смир-р-на! — скомандовал эскадронный и въехал в ворота.
— Это что за явление? — поразился Буденный.
Сидевший посреди двора в кресле Маслак насторожился и сложил руки на пухлом животе.
— Мои, — тихо сказал он.
Эскадронный сдержал коня и отдал честь. Командир и все бойцы эскадрона были празднично одеты, выглядели горжественно, и все в новеньких буденовках.
— Почему не отдыхаете? — строго спросил Буденный.
— Разрешите доложить? — важно обратился эскадронный.
— Давай, — разрешил нетерпеливо командарм. — Докладывай.
— Мы эта… — начал эскадронный и побагровел от волнения. — Собранье провели. И единогласно решили — пиши нас всех!
— Куда? — не понял Буденный.
— Эта, ну, в общем, в партию.
— Кого?
— Всех. Единогласно, — торжественно объявил эскадронный и обернулся к бойцам. — Хватит, походили в большевичках, желаем теперь в коммунисты…
Бойцы согласно закивали.
— Тогда это не ко мне, — командарм спрятал улыбку в усах. — Это к товарищу Ворошилову.
— Поэскадронно не принимаем, — сердито сказал Ворошилов.
— Почему? — поинтересовался эскадронный.
Буденный, улыбаясь, косился на Ворошилова.
— А потому, — ответил тот, — что партия — не постоялый двор, куда компанией можно.
— Это нам известно. Это мы понимаем, — согласился эскадронный. — Только мы все решили.
— Коммунистами, — ответил тогда Ворошилов, — могут стать только самые достойные.
— А у нас все достойные! — твердо сказал эскадронный. — В бой идут, уговаривать не приходится.
— А дисциплинка?
— Шо — дисциплинка?
Эскадронный смотрел в землю.
— То-то, — сказал Ворошилов. — Завтра после боя приду — поговорим. Толком обсудим. Понятно? А сейчас отдыхать!
Но бойцы хмуро молчали.
Тогда Буденный, не пряча широкой улыбки, скомандовал:
— Эскадро-он! Справа по три, к месту расположения, с песней, рысью — ма-а-арш!
И всадники пошли, эскадронный — следом, а чуть погодя загремела песня.
— Родионыч, — спросил, оборвав смех, Буденный у Апанасенко, — как у тебя там со снарядами?
— На круг — по десятку на орудие. А что говорить, до Деникина доберемся, все будет, все найдем — и снаряды, и патроны.
— И какаву, — хмыкнул в кресле Маслак и вдруг сипло закашлялся.
— Спирт тебе нужен, а не «какава», — сердито сказал Ока Городовиков.
— А патроны?
— Пять-шесть штук — на винтовку.
— А на шо нам патроны? Чи мы пехота? Шашками порубаем, — прохрипел Маслак.
— Помолчи, — сказал Буденный. — Помолчи, пока спросят.
Под Маслаком заскрипело и хрустнуло кресло.
Буденный повернулся к Городовикову; он был строг, но в усах прятал добродушную усмешку.
— Это что ты мне прислал?
— Как что? Донесение. — Городовиков широко открыл глаза и в испуге зашевелил усами.
— Какое донесение?! «Предположительно», «сомнительно», «маловероятно», «приблизительно»…
— Так я же в атаку первый иду, — взорвался Городовиков, — а донесения мой начштаба пишет! А я и слов-то таких не знаю.
— И у меня… — поддержал Апанасенко.
— Я смотрю, — сказал Буденный, — что ваши военспецы политически того — слабоваты… — он явно поддразнивал Ворошилова. — Так вы им объясните, что врагов надо бить не предположительно или приблизительно, а наверняка, и не в «непродолжительное время», а сейчас и так, чтоб душа с них вон… Ясно?!
— Ясно! — вскочили Городовиков и Апанасенко.
Слушающие командиры рассмеялись.
К Буденному подбежал адъютант.
— Товарищ командарм, Дундич прибыл из разведки. Просит принять.
— Зови, — сказал Буденный, — и Тюленева ко мне…
…Они стояли у окна большого темного зала.
Молодой серб, с добрым и красивым лицом, в куртке и хромовых бриджах, забрызганных грязью, доложил:
— Товарищ командарм по визуальным наблюдениям, сюда дополнительно перебрасываются части первого Донского корпуса и Терско-Кубанские дивизии. Кроме того, усиливается группировка генерала Павлова для удара во фланг и тыл нашей армии. По правому берегу наблюдается движение больших конных масс противника, обозы, артиллерийские парки.
Тюленев быстро писал в блокноте.
— Кто подтвердил сведения? — спросил он.
— Зороблянники… Пленные, — быстро поправился Дундич.
— У тебя потери есть? — спросил Буденный.
— Нет, товарищ командарм, только трофеи, — сказал Дундич и поправил на груди новенький офицерский бинокль.
— А ну, покажь, — сказал Буденный.
Тот неохотно снял бинокль.
Буденный глянул через линзы на портрет декольтированной дамы, хмыкнул:
— Хорош! Давай меняться?
— В который раз, товарищ командарм?
— Не уважаешь командарма? А ведь мне положено.
— Ладно. — Дундич вздохнул. — Я себе еще лучше достану.
— Тогда опять поменяемся, — сказал ко мандарм, и они оба рассмеялись.
Командный состав Первой Конной стоял в единой шеренге.
Во двор в сопровождении всадников резервного эскадрона въехали два автомобиля. Из них вышли комфронта Егоров, члены РВС фронта, военспецы и представители соседних армий. Последним вышел сравнительно молодой человек, в наглухо застегнутом френче, в черных суконных брюках, заправленных в короткие сапоги.
Двое остались стоять в стороне.
Буденный перешел на строевой шаг.
— Товарищ комфронта, — четко сказал он, обращаясь к Егорову, — высший командный состав Первой Конной построен. Разрешите представить.
— Извините за опоздание, товарищи. Железные дороги разрушены. Добирались на перекладных, — говорил Егоров, идя вдоль шеренги.
Буденный представлял:
— Начштаба Зотов…
— Начальник разведотдела армии — Тюленев…
— Комиссары Бахтуров, Квигела, Детисов…
— Начдивы Городовиков, Тимошенко, Пархоменко…
— Комбриги Маслак, Патоличев, Мироненко, Апанасенко.
Человек во френче шел молча, позади Егорова и со стороны пытливо вглядывался в лица командиров.
Двое, оставшиеся в машине, угрюмо и отчужденно смотрели на церемонию.
По окончании представления Егоров обратился к командирам.
— Командный состав армии свободен, — сказал он, — члены РВС армии и фронта приглашаются на совместное совещание.
Командиры стали прощаться.
— Идите к бойцам, — говорил им командарм. — Утром — в бой.
На дверях объявление: «Открытое собрание лошадей состоится в клубе полка. Ответственный — А. Медведкин».
В клубе полно народу, он набит до отказа.
Открывается занавес, на сцене, в президиуме, только лошади. Роль председателя исполняет сам Медведкин.
Докладчик — конь. Вместо графина с водой — конское ведро.
Итак, открывается занавес.
Конь-председатель.
Товарищи! Садитесь потесней!
Не надо бить о пол копытом!
Собрание боевых коней
Считается открытым!
Слово имеет конь-поэт четвертого эскадрона Коршун.
