Произношу это, постоянно ощущая ответную вибрацию зрительского нерва, как бы спрашивая: „Тебе больно, зритель? Ты чувствуешь это? Тебе плохо, как мне?“ И так все выше и выше, сильнее и сильнее…»
Какая же сила «гипноза» была вложена в роль Мольера, если и сегодня, спустя столько лет после того, как видела этот спектакль, я слышу голос Виктора Авилова, вижу его страдающие глаза… И мне больно, и я чувствую это, и мне плохо, как ему…
В интервью 2004 года Авилов рассказывал: «Я вам могу сказать, когда произошел перелом в сознании. Возьмем за точку отсчета семьдесят пятый год, когда мы начали делать театр. Первые наши работы были веселенькие: „Водевили“, „Женитьба“ Гоголя, ранние чеховские рассказики. Все хиханьки да хаханьки. Выходили на сцену, дурачились, прыгали, орали. Не каждый день, раз-два в неделю спектакль. Но постепенно театр выходил на другой уровень — профессиональный. Это как-то само по себе перетекало. И если я не ушел из театра, так только потому, что не мог подвести своих друзей. А первая роль, после которой я серьезно задумался, кто я, что я и что мне вообще надо в этой жизни и в профессии, появилась в 1980 году. Это был Мольер в „Кабале святош“. И то не сразу задумался. А когда уже Мольера поиграл год-два».
Совсем еще молодой в ту пору критик Екатерина Оспинникова писала в журнале «Театр» в 1986 году: «Первая большая драматическая роль Авилова, она, на мой взгляд, и по сей день самая удачная, самая законченная… Этот актер живет на сцене по законам не быта, а театра… Авилов постоянно нацелен на зал и раз за разом „бьет“ по нему напором чувства, вызывая у зрителей немедленную ответную реакцию сопереживания. Он захватывает зал сильнейшим эмоциональным посылом. Переживание у этого актера совершенно оторвано от быта и осуществляется по более высокому счету. Не так часто встретишь актеров такого типа, существующих на театральной концентрированности переживания. Но не такой ли способ жизни на сцене и нужен, чтобы сыграть, например, Мольера, гения и человека? Гения — так, чтобы все поверили в его талант. Мольер в спектакле В. Беляковича — человек, но гениальный человек».
Здесь отмечены чрезвычайно важные для понимания образа, созданного Виктором Авиловым, черты. Его Мольер предстает перед нами едва ли не во всех возможных ипостасях существования, бытования. Вот он отчаянно влюбленный в юную Арманду зрелый, стареющий мужчина — сколько нежности, страсти в его объятии, в его глазах, обращенных на нее. А вот он пытается объясниться напоследок с Мадленой Бежар, понимая свою вину перед той, что служила ему верой и правдой, знает все его привычки, вкусы, слабости. Глаза опущены, плечи ссутулены, но в паузах между так трудно находящимися словами все-таки проскальзывает надежда, что Мадлена и это поймет. Поймет и простит…
Вот предает его верный ученик Муаррон — гнев Мольера страшен! Но что он может, этот стареющий человек, перед лицом страсти молодых, кроме того, что изгнать из дома Муаррона и тем самым подтолкнуть его к самому страшному: доносу…
А вот один из самых выразительных и сильных эпизодов, когда король приходит на спектакль труппы Мольера и после окончания действа Мольер произносит льстивый стихотворный экспромт. Невозможно забыть эту изогнутую в поклоне фигуру, бегающий тревожный взгляд, отчаянно выкрикиваемые все громче и громче слова… Унижение? — неважно. Главное, чтобы театр жил, чтобы милость короля пребывала с труппой господина де Мольера…
Смерть на подмостках, когда начинает как будто всхлипывать и останавливаться музыка Жана Мишеля Жарра, а тело Мольера застывает на сцене в последнем луче света, — память на всю жизнь, потому что, как уже говорилось, возникало полное впечатление, что он умер по-настоящему, Мольер-Авилов. Остановилось его сердце, не выдержавшее, не справившееся…
Галина Галкина вспоминает: «…Перед спектаклем его просто никто не смел трогать… К нему нельзя было подходить. Все понимали, что он „погружается“. После спектакля выходил из гримерки просто выжатый».
Критик Наталья Колесова писала в своей статье: «Для некоторых спектаклей Беляковича важнейшей стала тема Театра, Искусства, Творчества или некоей выстраданной мечты… Первостепенное значение получило открытие личности Мольера — художника и актера. Режиссерская задача и ее актерское воплощение полностью совпали (Мольера с потрясающей внутренней силой играет Виктор Авилов). Из крошечного сценического пространства с помощью света, мизансцен и собственной фантазии режиссер творит то театр Пале-Рояль, то бесконечные переходы королевского дворца, то мрачное подземелье „Кабалы священного писания“. И перед нами захватывающе разворачивается поединок Художника и Власти. Этот романтический спектакль, может быть, единственный в своем роде: о любви и предательстве, о дружной актерской братии, о судьбе гения».
В 1980-е годы «Мольер» Валерия Беляковича действительно был «единственным в своем роде» — в ту глухую пору вопросы, поставленные режиссером, были слишком опасными, но, к счастью, молодому и почти самодеятельному театру простилось то, что не простилось бы театру профессиональному.
Собственно, во многом на это и был расчет Валерия Беляковича. Он хотел честно и открыто говорить о том, о чем не принято было говорить, и преуспел в этом.
Виктор Авилов сыграл после своего Мольера еще очень много, но эта роль осталась великим знаком артиста и Театра на Юго-Западе. После этого спектакля о Викторе Авилове заговорили уже не как о феерическом комедийном артисте, а как об очень серьезном драматическом, обладающем поистине гипнотическим влиянием на зрительный зал. Наверное, и сам он взглянул на себя иначе после Мольера — во всяком случае, ощущение случайности своего пребывания в театре ушло окончательно и началось служение, то высокое служение, которое он глубоко осмысливал с годами и которому отдал всего себя, без остатка.
От Мольера пролегла прямая дорога к совершенно иному репертуару, резко отличному от того, что он играл в самом своем начале. Можно смело сказать, что эта дорога вела к Шекспиру, к Гамлету. Но должно было пройти еще время, чтобы Валерий Белякович решился на постановку, которая заставила очень серьезно заговорить о режиссере и театре не только очарованных, влюбленных зрителей, но и известных критиков.
В Театре на Юго-Западе с гордостью и немножко с грустью вспоминают, как к ним на спектакль пришел Олег Николаевич Ефремов перед собственной постановкой «Мольера» в Московском Художественном театре. После спектакля он поднялся к артистам и, поблагодарив их, сказал: «Да, мне уже так не сыграть…»
А один из зрителей написал в письме Виктору Авилову после спектакля «Мольер»: «Я хотел сегодня сойти с ума, чтобы остаться в мире, созданном Вами…»
В Интернете на форуме, посвященном спектаклю «Мольер», можно прочитать много отзывов о спектакле, написанных спустя почти 20 лет после его премьеры. Приведу лишь одно высказывание, самое, на мой взгляд, емкое и важное: «Мольера играет не только Авилов, его играет вся труппа Па-ле-Рояля. Мольер является центром пространства, центром театра, который он построил, все и вся движется вокруг него. Магическое слово „Мэтр!“ слышится постоянно. Когда-то подобное заклинание „Георгий Александрович!“ звучало на Фонтанке, 65, а еще раньше — „Всеволод Эмильевич!“, „Константин Сергеевич!“. И в этом коротком обращении было ВСЁ — любовь, восхищение, преклонение, трепет, уважение…»
Это на самом деле очень важные для нас слова, потому что в них поразительно сильно раскрывается соединение, сочетание реальности и театра, глубоко продуманных и выстроенных режиссером: да, конечно, Виктор Авилов сумел наделить своего героя, Мольера, и особой достоверностью проживания каждого мига, и поистине мольеровским лукавством, и просто человеческой силой страсти и страдания по обманутой этой страсти, но магическое обращение «Мэтр!» относилось не только к господину Мольеру — а и к Виктору Авилову, ставшему для труппы первым, главным, связующим звеном, центром происходящего на этой маленькой сцене. И именно это соединение позволяло и труппе, и зрителям воспринимать артиста, как истинного Мольера. Не случайно ведь именно с этим спектаклем связаны легенды о том, как зрители порой уходили после окончания спектакля, забыв одеться — только дойдя до метро, они понимали, что верхняя одежда осталась в гардеробе театра и возвращались за ней. А дежурные ждали их возвращения и не выражали никакого недовольства, потому что и сами находились под наркотическим влиянием этого спектакля и особенно его финала — смерти Мольера… Да и сам Виктор никогда не премьерствовал в этой роли, прекрасно осознавая, что образ Мольера создает не только он один, а все, кто находится вокруг.
В этой связи хочется обратить внимание на один фрагмент неопубликованного интервью Виктора Авилова, в котором он вспоминает об одном из спектаклей: «В тот раз почему-то принесли и мне подарили все цветы. А там было букетов семь или восемь. И вот когда мы повернулись уходить со сцены после очередного поклона, я иду — и вдруг увидел, что моя Галька (Галкина. — Н. С.) идет — я видел ее шею — идет, как-то опущены плечи, такие усталые после спектакля… И она поднимается наверх. И я вдруг подумал… Ну да, мне цветы, но неужели они не заслужили?! Мне тогда стало неприятно, что все цветы мне подарили. Ну пусть подарили бы, грубо говоря, три букета, а остальные раздали бы ребятам… Так жалко их стало! Пусть я там в центре, но ведь они же тоже пашут, они же тоже потеют… Смотрю, они поднимаются со спектакля, такие усталые… Так мне жалко стало ребят!»
