Но кажется мне, не уйдём мы с гитарой
На заслуженный, но нежеланный покой…
Правильно написал!
Роберт Рождественский
‹‹‹ К Содержанию
‹‹‹ В начало
ПЕСНЯ ПЕВЦА У МИКРОФОНА
Я весь в свету, доступен всем глазам.
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал, как к образам,
Нет-нет, сегодня – точно к амбразуре.
И микрофону я не по нутру
Да, голос мой любому опостылеет.
Уверен, если где-то я совру,
Он ложь мою безжалостно усилит.
~•~•~
Бьют лучи от лампы мне под рёбра
[1]
,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И жара, жара.
~•~•~
Он, бестия, потоньше острия.
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты.
Ему плевать, что не в ударе я,
Но пусть, я честно выпеваю ноты.
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую.
Ведь если я душою покривлю,
Он ни за что не выправит кривую.
~•~•~
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит.
Лишь только замолчу, ужалит он.
Я должен петь до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей.
Я видел жало: ты змея, я знаю.
А я сегодня – заклинатель змей,
Я не пою, а кобру заклинаю.
~•~•~
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки.
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца.
Рук не поднять – гитара вяжет руки.
Опять не будет этому конца.
Что есть мой микрофон? Кто мне ответит?
Теперь он – как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
~•~•~
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона,
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Я освещён, доступен всем глазам.
Чего мне ждать: затишья или бури?
Я к микрофону встал, как к образам.
Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.
1971г.
‹‹‹ К Содержанию
МЫ ВРАЩАЕМ ЗЕМЛЮ
ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА
Ожидание длилось, а проводы были недолги.
Пожелали друзья: «В добрый путь, чтобы всё без помех».
И четыре страны предо мной расстелили дороги,
И четыре границы шлагбаумы подняли вверх.
~•~•~
Тени голых берёз добровольно легли под колёса,
Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник – комар разбивался у самого носа,
Превращая стекло лобовое в картину Дали.
~•~•~
И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя,
Всколыхнули во мне ну попробуй-ка останови.
И в машину ко мне постучало военное время.
Я впустил это время, замешанное на крови.
~•~•~
И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты? на запад? вертайся назад…»
Я ответить не мог: по обшивке царапнули пули.
Я услышал: «Ложись! берегись! проскочили! бомбят!»
~•~•~
И исчезло шоссе – мой единственный верный фарватер.
Только елей стволы без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон.
~•~•~
Я уснул за рулём. Я давно разомлел до зевоты.
Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?
Вдруг в машине моей я увидел сержанта пехоты.
«Ишь, трофейная пакость, – сказал он, – удобно сидеть».
~•~•~
Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски.
Он опять удивился: «Откуда такое в войну?
Я, браток, – говорит, – восемь дней как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо, езжай! будет время, опять загляну…»
~•~•~
Он ушёл на восток со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело единственной женщиной рядом.
И она мне сказала: «Устал? Отдохни – я сменю».
~•~•~
Всё в порядке, на месте. Мы едем к границе.
Нас двое. Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч.
Вот забегали щётки, отмыли стекло лобовое.
Мы увидели знаки, что призваны предостеречь.
~•~•~
Кроме редких ухабов ничто на войну не похоже.
Только лес молодой, да сквозь снова налипшую грязь
