Будем же равны мы в нашей крестной доле,
Пусть любовь хранится в воле и неволе,
Живы мы доколе,
Вытерпим друг с другом все, что есть, и боле.
Среди трех жемчужин самая большая
Светит посредине, крест мой украшая,
А по оба края
Два зерна, две жизни — я и ты, родная.
Не ослабевают трех жемчужин светы,
Будь и в нашем счастье лучезарность эта:
Чистого предмета
Омрачить не могут злоба и клеветы.
На кресте алмазном хороши узоры,
Роскошью и блеском радует он взоры.
Это знак — нет спора —
Что красой и счастьем жизнь заблещет скоро.
(А. Шарапова)
Милая мне молвит, что с тоски я млею,
Что печаль и скуку вкруг себя я сею
И о том жалею,
Что связала клятва нас навеки с нею.
Отвести обиду надо постараться.
В чем причина грусти, должен я дознаться.
Надо ль ей терзаться?
Ну, а если петь мне, весело смеяться?
Я смеюсь — она же мукою томима:
Думает ревниво об измене мнимой,
Пламень негасимый
Будто жжет мне сердце от другой любимой.
Ангел мой, ты любишь, любишь без сомненья,
Ласкового сердца чисты побужденья.
Позабудь смятенье —
Навсегда храню я лишь к тебе влеченье.
Но когда бы знать ей мук моих причину,
Знать, что ввергло душу в горестей пучину...
Я ль ее покину?
Лишь она и вводит бедного в кручину.
Новой нет у сердца ни мечты, ни цели:
Зеленеют в зиму так, как зеленели
Теплым летом ели, —
Не умеют чувства лгать и не умели.
А сердиться грех мне на нее за это,
В ней лишь страх лишиться милого предмета,
Что дороже света.
Ревность же любимой — верности примета.
Пусть мое признанье будет откровенно:
Лишь тебя люблю я, свято, неизменно.
Жизнь куда я дену,
Потеряв с тобою смысл ее и цену?
Милую покинуть разве я посмею?
Голос твой припомнив, я томлюсь и млею.
Нежностью твоею
Сердце постоянно, днем и ночью, грею.
В зимний вечер года с Рождества Христова
Тысяча пять сотен семьдесят восьмого
Два прекрасных слова
Скрыл я в этих строфах. Вот, прочти их снова.
(А. Шарапова)
Вечер весел был и светел —
Двух подруг я в парке встретил
Их улыбкою приветил
И красу тотчас отметил.
Но они спросили: «Кто же,
кто из нас тебе дороже?»
Я в ответ: «Помилуй Боже!
Обе — разве не похоже?
Не решу, какая краше!
Точно уголь очи ваши,
Груди ваши точно чаши,
точно панцирь черепаший!»
Молвит та, что помоложе:
«Так обманывать негоже!
Говори, сосед пригожий:
С кем из нас разделишь ложе?
Никому мы не расскажем». —
«Что ж, для той я стану пажем,
Что горда не экипажем —
родинкою над корсажем!»
(Р. Дубровкин)
Былинкой тонкой на ветру, отшельником живу,
Любовь моя — полдневный зной, сжигающий траву.
Мне щебет ласточек знаком на утренней заре:
Заслушаюсь и трепещу, как желтый лист в костре.
О ненаглядной вспомню вдруг с ревнивою тоской,
Душа заноет, загрустит, а жар в груди такой,
Что кажется на крыльях к ней, как птица, полечу! —
Увы, не справиться с молвой ни стрелам, ни мечу!
Стеною встала на пути завистников толпа —
Сорвешь ли розу, не задев ни одного шипа?
Близка любимая, но нет пути-дороги к ней.
Тоска моя день ото дня бессильней и темней.
Проникнуть к милой и уже не разлучаться впредь!
Единый взгляд ее поймать, а после — умереть!
Напрасно выхода ищу, слепой терзаю ум,
Каких я только без нее ни передумал дум!
Несчастный разум, не страшны нам козни и враги:
От злой молвы любовь мою — молю! — убереги!
Позорному бессилью смерть готов я предпочесть
Для той, что жизнь вернула мне, и молодость, и честь!
(Р. Дубровкин)
Отчего ты, друг мой, спрашиваешь часто:
Как в любовных муках нахожу я счастье?
Есть ли кто-то в мире, кто не ведал страсти?
Как, понять я не могу, ты ей неподвластен?
Ведь любовь считаю я великим даром.
Жар ее Всевышний в нас вложил недаром.
То ж в зверином царстве: молодой иль старый,
Каждый неразумный зверь охраняет пару.
Приглядись к животным: в грозный час любое
Только безотчетной движимо любовью,
Для спасенья стада жертвует собою,
Лишь бы их любимый жил в воле и покое!
От зверей разумных что ж тогда ты хочешь?
Вот и я, любовью пламенной подточен,
Не пугаюсь встретить смерть мрачнее ночи,
Лишь бы благосклоннее
