специальностей, включая гороскоп и геомантию. Был строг к себе во всем, во всем принципиален, преувеличенно суров в суждении о других. Был отмечен как образцовый правитель и советник ведших войну с японцами генералов, проявивший большую инициативу и военную изобретательность. Автор (под псевдонимом Лянсин Чжай) собрания поэм, а также сочинений: "Новый трактат о нашем календаре", "Бассейн столицы", "Корифеи литературы Восьми Династий" с критическими примечаниями, "Дополнения к разным книгам", "О мандате царя" и т. д.
Источник: Алексеев В. М. "Труды по китайской литературе", Т. 1, 2003
О, как огромно — велико! — предназначение поэмы!
Чувством своим она вся в обаянии Неба-Земли! А сила живая ее движет духами света и мрака. Голос ее положен на струны, ее дух превращает и зиму в весну. Вот в тот момент, когда поэт исполнен лучших настроений и воспевает жизнь природы, блуждает он дюймом сердечным в античности тысячелетней, вбирая все восемь предельных пространств в одну свою горсть.
Упоенный цветами душистыми, отбирая себе их остатнюю роскошь, мечтою своей он летит и летит, устремляя ее в облака; он в сердце своем полон силы и мощи и режет ножом, вырезает, как цаплю гравер.
Полный решимости бросить все то, что плавуче, он весь приникает к каркасу вещей; мыслит о том лишь, чтоб мозг ухватить, а плоть? Ее можно отбросить!
Теперь же, когда разовьет свой напев он и сложит его он в поэму, он выберет слова, которые войдут в фигуру вещи, и рифму подберет в такт сердцу своему.
Он новые тоны создаст на яшмовом цине чудесном, прощаясь с опавшей листвой средь старого-старого леса. Его слова, конечно, близки и доступны, но там внутри живет далекое весьма. Его идеи так обычны, неглубоки, а входят вглубь.
Когда же августейший император живет в подвластном ему мире — сидит на фоне тронного экрана, у рамы самой парапета, и принимает лично всех вассалов, да, принимает... — о, как поют тогда согласно, стройно лазурные привесные нефриты! Он примет дань от прибывающих к нему со всех сторон народцев маней — маней, да; о, как бесчисленно тогда темнеют бунчуки у них! В тот час излагается лучшее все, аудиенций-собраний достойное; и полагается все августейшее в струны и флейты к звучанью.
Пристало этому всему иметь величественный вид и бездною широкой разверзаться, отнюдь не позволяя, чтобы фривольности и новое закрались и сюда.
Бывало так в Палате Тигров: весенний пир до самого рассвета всю ночь идет, и девушки, воспитанные строго, сосуд с вином в руках вздымают; красавицы же служат государю на пире том у яств его. Вещай-воспой теремные утехи — да, утехи его; мир и покой, страсть и любовь! Благоволи тогда настроиться в тон строгий и прямой, неся государю разумное увещеванье, а также его отвращая от блуда и ненависть в сердце его поселяя к изнеженной роскоши тканей.
Когда же все девять святилищ возносят свои песнопенья и к югу за городом жертвенный гимн начинают, тогда будь торжественно прям, будь торжественно тверд! Благоволи величественным быть, будь весь вниманье! Когда хвалишь, то прям будь и светел: упустишь — не внимут тебе.
А вот теперь великие войска идут через границу: десятки тысяч конной рати — что сели облака! Как двинутся кони, пусть песни звенят; вернутся войска — ода победе! А в ней словам пристало быть великим — великим, да!
Не надо б забывать и о предупредительных тонах!
И настроение должно ценить торжественное — да, особенно бы нужно дорожить бодрящею готовностью к бою.
В былые времена министр царства Чу (Цюй Юань) изгнанию подвергся, а ханьская наложница (Ван Чжао-цзюнь) отставлена была от своего дворца.
У странника в чужой земле одежда зимняя в лохмотьях, а у вдовы в ее светлице — до исступленья плач и слезы. Сын без родителей и служащий без места, подвергшись клевете, не ведают путей, где б высказаться им и дать себя понять. Порой они в короткой и рифмованной строфе дадут звучать своим мечтам, в глуби себя захороненным; порой, наоборот, в пространной оде длинной опишут затаенное внутри. Горюй тогда, не злясь; неясно намекай, как будто прикрываясь. Иди стезей боязни и сомнений — о да, о да!
Как будто так всегда с тобою было, и пребывай в печали и заботе — о да, о да! Но не воспринимай с болезненностью это. Бывало, не правда ли, так, что Цинь или Чу — да, Цинь или Чу — различные страны совсем; да, кроме того, процветать иль в ничтожестве жить — да, жить — различные, в общем, пути.
Идущий дорогой своей молодец разрывает нутро; сидящий на месте своем человек еду прекратит. А ветер все воет и воет, тоску на него нагоняя; трава же все сохнет и вянет, меняя окраску свою.
Тогда так сердечны, сердечны слова, что дарят на прощанье; они изливают нутро человека, исторгнув из сердца все то, что было в нем: думы и чувства.
Тогда излагай все лучшие думы, копившиеся в продолжение жизни; утверждай дорогого (то есть поддерживай друга) в его превосходной стезе. Вразумляй и не льсти, уклончиво (сочувственно) всячески действуй и мягко: не надо прямым быть и резким.
А вот весенняя трава — трава, которая расти лишь начинает. И вот осенняя луна — луна, которая сейчас светлей всего. Зной всею силой своей нападает на крыши жилья; снег, леденящий меня, заполняет пространства вокруг... Сообразно таким четырем временам сожалей, что уходят они; прочувствуй всю тварь и природу, настройся как будто в испуг.
Не следует, впрочем, все время лишь только и делать, что в лоне природы баюкать себя и задерживаться; нет, надо бы всю глубину своей мысли отдать на мелодию-новость.
Когда же, например, в разрушенном старом дворце прорастают в обилии злаки иль вдруг в павильоне царей, стоящем особо, расплачется иволга громко; в пустынных горах я стою и взираю куда-то далеко; зеленая степь вдруг вся перед взором моим — я взираю тогда на эти древние руины, руины, но испускаю вздох сегодняшней тоски. Я болен тем, что было прежде здесь — да, здесь, — и раскрываю для себя идущие за ними (этим) заблужденья.
В словах не надо вдруг исчерпать думу всю, и дума пусть подгоняет твою тему.
Теперь вот, например, желают долгих лет, во имя вечных гор Чжуннаньских, государю; или с цветком кислицы-мэй с законным поздравляют браком.
Или, подумав о
