Урсула, ради чего отлагаешь ты радости ночи,
Долгих отсрочек груз на сердце мне навалив?
Разве не ведаешь ты, как обманчиво быстрое время,
С каждым часом крадя жизни какую-то часть?
Счастлив, кто смог сорвать плоды стремительной жизни
И насладиться успел верной любовью сполна.
Ибо настанут дни, когда согбенная старость
Радости эти у нас, игры и смех отберет.
Прочь отойдут кивки и улыбки, прелестные лица,
10 Все, что взору дарит щедрость Венеры благой.
Знай, и твоя красота, что юношей всех будоражит,
Щек твоих юных блеск, пурпур румянца густой,
Сморщится все, побледнеет, утратив прежние соки,
Мышц напряженье и мощь резвостью плоть не нальют.
И, когда звезды, блестя, ровным строем поднимутся в небе
И укроет земля шар светоносный во тьме,
Станешь одна коченеть, на постели скорчившись вдовьей,
И ни один юнец песен тебе не споет.
Станешь ты сон призывать, мечась на мучительном ложе,
20 Но не придет он к тебе и не навеет покой;
Встав поутру и глаза протерев заплывшие, вяло
Скажешь: «Долгой была эта ужасная ночь!»
Прежде казалась тебе ее длительность часа не боле
В схватках кровавых, что ты ночью на ложе вела,
К телу где твоему приникало нежнейшему тело,
Ты же в него, распалясь, зубы вонзала свои.
А посему, чтоб отрад не лишить наши краткие жизни,
Завтра, молю, приходи, Урсула, в жилище мое!
Ибо двенадцатый раз мне трехлетия завтра отмерит
Феб, из тифийских вод утром с востока придя.
Дважды одиннадцать стран ты отметил звездой Ганимеда,
Феб, с той поры, как ты мне жизнь на земле даровал.
Завтра пифийской игрой я Феба почту, а Лиэя —
Трехгодичной, дары этим богам принесу.
Феб, пророков кумир, сам Феб мои годы считает,
Завтра устрою я в честь Феба блистательный пир,
С ним — божеству, что в огне рождено и тоску прогоняет,
Неистребимых надежд свет подарившему мне.
И хоть к закату спешат мои бродячие звезды,
40 Все же надеюсь еще долго на свете пожить.
А посему накрой столы именинные завтра
И подобающий пир гению завтра устрой!
Годы свои сосчитать ты хочешь, Урсула? Люстра [466]
Три и четыре еще жатвы — твой возраст таков.
Столько осушим мы чаш, сколько Феб, колесницею правя,
Время считая мое, сделал кругов годовых.
Станем срывать поцелуи и петь любовные песни
Тихие, соединив с лирою мастерский стих.
Шутками сдобрен наш пир и хохотом самым беспечным,
50 Станем Лиэев сок в чаши без устали лить!
А уж оттуда пойдем, веселясь, продолжать поцелуи,
Ляжем на ложе, чтоб всласть войны Венеры вести!
Тартар с обилием кар, пламена во владеньях Плутона,
Лютые холода и непроглядная тьма —
Все это мы сочтем измышленьем жрецов неумелым,
Коим хотят они чернью слепой управлять.
Многих чудовищ они хранят под священничьим шлыком,
Гарпий несытых крыла, жуткого Цербера пасть,
Чудищ, что в книгах не раз упомянуты были священных;
60 Знает о нравах жрецов многое каждый из нас.
Россказни их презрим, распевая любовные песни,
Струны слегка теребя лиры, чей сладостен звук.
Эти стихи едва я пропел в настроенье веселом,
Как ответила мне Урсула жалостно так:
«Горе мне, — говорит, — знаешь, в городе слухи какие?
Слышала я, что ты целишься с Рейна уйти,
Чтоб, вероломный, достичь краев на севере дальнем,
Завтра, когда мореход к франкам отправится в путь.
Я за тобою пойду, одержимая, в чащи Турога, [467]
70 В край далекий, где хатт в каменных скалах живет,
И через Салу и Видр, чрез Визург, чье сурово теченье,
И через черный поток Одры пойду за тобой,
И, к заливу придя, что зовется по имени готов,
Рядом с тобой на корабль, духом ликуя, взойду.
Злобу в пути претерплю Арктура, Плеяд тученосных,
Море, неверность
