Я уже в возраст шестой [483] вступил, когда сил маловато
И до седьмицы седьмой, Барбара, чаю дожить,
Дней, когда нос крючком, и на темени пух белоснежный,
Рытвины и бугры на безобразных щеках.
Ты, мой уснувший пыл подгоняя ласковым словом,
Жертвы Венере принесть шуткою нудишь меня.
Что же мне делать, скажи, с ослабнувшим, Барбара, удом, —
Сам я не нравлюсь себе, став от любви стариком.
Все же приговорен я к тебе ненасытною страстью,
10 Кою в наших сердцах милость Венеры растит.
Славой великой тебя да венчают, кодонскую деву,
Что мое сердце легко шуткой веселой живит.
Но как Феб, что шлет, из осени двигаясь в зиму,
Дни все короче для нас наземь с высоких небес,
Так и подпавший под власть медлительных звезд Волопаса
Хворый мой возраст лишен юноши действенных сил.
Так в упряжке тройной коней по паннонским пределам
Венгры не гонят, как вскачь время несется мое.
Все взращено тобой, все тобою похищено, время,
20 Все поместились века в вечном твоем колесе.
С временем вянут цветы и с временем снова прямятся,
С временем пухлая грудь дряблою складкой висит.
Луг теряет красу со временем, и выцветают
Травы, и трещин растет сеть на родившей земле.
Прежние так у меня убывают со временем силы,
Муж Геркулесов и тот старостью сломлен кривой.
В дни, когда отрока пыл бурлил в моем пышущем теле,
Первую жгучую страсть я к Хазилине питал,
Позже, когда привел меня случай к пенному Истру,
30 Эльзулу громко я стал в песнях своих прославлять,
Но, приведенный на Рейн недавно своими звездами,
Урсулу-деву воспел с жаром тевтонский поэт.
Уд мой для первых трех напрягался тугою дубинкой,
И за войною войну вел он на ложе, удал.
Ныне он дрябнет, забыв когда-то пылавшие страсти,
И опадает, и вниз, факел угасший, глядит,
Шлем нахлобучив, теперь не вздымает копье боевое.
В юности сколько же раз силою он набухал!
Юного тела грехи, как один, все старость уносит,
40 Любит лишь Вакха дары да многословье старик,
Но удивительно то, что в глубокой старости мучит
Старческие сердца жадность сильнее всего.
