– Видел там вашу тётку с ротвейлером, – рассказал он по возвращении. – Таскает он её по всей территории как душа пожелает…
Интересно, выучил уже её Майк снова спать на коврике у кровати?..
Несколько раз меня приглашали сниматься в кино, когда по сюжету требовалась работа человека с собакой. Наверное, у меня внешность отъявленного киношного злодея. Или режиссёры попадались сплошь закоренелые антисобачники. Чем ещё объяснить, что приходилось играть исключительно вариации на одну сугубо отрицательную тему: этакого прибандиченного собачьего инструктора, натаскивающего очередного четвероногого киллера.
Пришлось «пострадать через это дело» и Ханычу. Прекрасный служебный пёс, в жизни своей не тронувший человека без очень веской на то причины, был вынужден изображать абсолютную невоспитанность и безудержную людоедскую злобу. Выставочный, то есть, образец «собаки-убийцы социально неприемлемой породы ротвейлер» прямым ходом со страниц сомнительной прессы.
Вплоть до того, что в одном фильме он должен был насмерть загрызть собственного хозяина, то есть меня.
Сообразите навскидку, как правдоподобно заснять кровавую расправу собаки над человеком, да чтобы никто не получил травм? Вот и на площадке сразу пошли рассуждения о комбинированных съёмках, о дорогостоящих спецэффектах, о похожем на меня манекене, который можно было бы отдать на растерзание псу…
Послушал, послушал я эти разговоры – и предложил Ханычу поиграть в мячик. А он, надо сказать, был великий охотник до этой игры.
Увидев, чем мы занимаемся, оператор схватился за камеру, а гримёр вынес и стал приклеивать мне к шее мешочки с искусственной кровью. Внешняя сторона этих мешочков имеет цвет и фактуру человеческой кожи, не знавши – не отличишь. Когда всё было готово, я хорошенько раззадорил кобеля, после чего сунул мячик себе за ворот свитера – и при очередном наскоке Ханыча картинно рухнул навзничь.
И дело пошло! Ханыч упоённо вертелся и хлопотал надо мной, рылся мордой в вороте свитера, стараясь скорее добраться до любимой игрушки, я отталкивал его, орал дурным голосом и конвульсивно подёргивался… Киношные ужасти получились что надо. Особенно крупные планы, где было отчётливо видно, как огромные клыки пропарывают «человеческую кожу» мешочка и наружу брызгает густая алая «кровь». Что характерно, я при этом не получил ни царапины. И не боялся, что получу. Уж кто-кто, а Ханыч, имевший богатый опыт реальной борьбы с человеком, отлично знал, где кончается бутафория и начинается живое уязвимое тело!
Рабочее название той картины было «Молчаливый убийца». Как её назвали в прокате и вышла ли она вообще на экраны – честное слово, не знаю, не интересовался.
Про Ханыча я могу рассказывать бесконечно…
Время шло, я женился и переехал в загородный посёлок. Уже не на лето, как когда-то в Аэродромный, а насовсем.
Жизнь Ханыча резко изменилась. Всю жизнь почти неотлучно сопровождавший меня, он теперь был приставлен целыми днями охранять двор, недостроенный дом, вольеры с ценными спортивными собаками и беспомощную пожилую мать моей супруги. Должен же кто-то был за ними присматривать, пока мы мотались по частным урокам, развозили корм, делали покупки, решали тягомотные вопросы с местной администрацией?
Новые обязанности Ханыч освоил прекрасно, да я иного и не ожидал. Скоро вдоль всего забора его лапами была натоптана тропинка – Ханыч профессионально совершал обходы периметра, и никто, появлявшийся по ту сторону, его внимания не избегал. Внимание это было молчаливым, но очень внушительным. Улица за забором посещалась в основном пешеходами, и следы их почему-то стихийно дрейфовали к противоположной ограде…
Однажды вечером мы, как обычно, вернулись на машине домой. Я открыл ворота, и Ханыч налетел на меня, как торпеда. Даже вскинул лапы мне на плечи, чего никогда в жизни себе не позволял.
«Ого, – подумал я, – смотрите-ка, помолодел старичок. Свежий воздух, наверное…»
А Ханыч огромными прыжками бросился вверх по горке, где на дорожной насыпи стояла наша машина. Я оглянулся, думая, что он устремился приветствовать мою жену, с которой, кстати, они отменно поладили… Но Ханыч, не добежав, вдруг взвизгнул и тяжело рухнул на бок.
«Лапу подвернул», – решил я. Однако он подозрительно долго не поднимался. Я поставил сумки с покупками и пошёл выяснять, в чём дело.
Когда, встав на колени, я перевернул его, Ханыч взял в зубы мою руку, негромко застонал и умер. Врач сказал потом, что у него случился обширный инфаркт. Может быть, спровоцированный резкой переменой образа жизни. Ему было всего восемь лет.
Он прожил отпущенный ему срок, ничем не отяготив нашу общую совесть. Он отдал мне всё. И умер у меня на руках, глядя мне в глаза и взяв в зубы мою ладонь.
Я никогда не забуду тебя, Ханыч.
Я кинолог, я держу и всю жизнь буду держать собак, охранных и спортивных, отважных, умных и со всех сторон замечательных, но среди них вряд ли найдётся вторая такая же родная душа. И ещё – среди моих собак навряд ли будет ротвейлер.
Ротвейлеры для меня кончились.
