Но самое интересное я увидел, когда, успокоившись, снова взглянул на физалию: вокруг нее плавала стая мелких рыбок. Я узнал их — это была молодь строматеид, тех самых рыб, что украшают наш стол. Они связали свою жизнь с физалиями и другими медузами и относятся к ним как к покровителям и защитникам. Когда им угрожает какой-нибудь голодный хищник, строматеиды бросаются между ядовитыми щупальцами, во внутреннее пространство, где на них никто не смеет напасть. Очень редко может случиться, что рыба, в панике убегая от врага, натыкается на ядовитое жало и мгновенно парализуется. Тогда медуза получает свою долю и отправляет беспомощную добычу прямо в рот.
Кроме таких случайностей, физалия как будто не подозревает, что какая-то ничтожная рыбешка вьется вокруг нее и пользуется ее покровительством. А строматеиды прекрасно знают, с кем имеют дело и как ядовиты щупальца, — они с величайшей осторожностью избегают касаться их, даже когда прячутся между ними. Их участи нельзя, конечно, позавидовать: ведь это все равно что жить в комнате с десятками свисающих над головой высоковольтных проводов.
Симбиоз физалий и строматеид представляет собой очень интересную проблему. Как могла возникнуть такая связь? Какая предприимчивая строматеида первой догадалась, что разносчицы смертельного паралича могут быть использованы как средство самозащиты? Быть может, это была «сверх-рыба», неизвестно каким образом сообщившая о своем открытии прочим заурядным строматеидам? Или какой-то таинственный инстинкт натолкнул всех рыбок этой породы сразу на этот метод? На подобные вопросы почти никогда не находишь ответов.
Я очень обрадовался, когда физалия убралась. Как ни хороша их бледно-лиловая окраска, в этих существах есть что-то зловещее, и ожоги они причиняют ужасные. Но нет животного, которое бы так подходило к этому странному подводному миру, как физалия. Студенистые, фантастические по форме, исключительно хрупкие, они сами на 98 % состоят из воды и как бы сливаются с подводным ландшафтом.
Я продолжал наблюдать. Из туманной дымки появилось несколько хэмулёнов. В противоположность макрелям, они путешествуют парами и тройками. Рыбы выискивали что-то в песке и двигались неторопливо, то и дело отклоняясь в стороны. Длинная, узкая, грациозная барракуда возникла в нескольких шагах от меня и остановилась. На жаберных крышках у нее проходит темная полоса, придающая ей жестокий и отталкивающий вид. Минуты три она холодно созерцала меня, неподвижно вися в воде, затем скользнула дальше, не сделав ни малейшего усилия при переходе к движению. Встреча с барракудой обеспокоила меня гораздо меньше, чем появление морского дьявола, хотя основания для этого были: барракуда — общепризнанный тигр рыбьего царства.
Истинное удовольствие доставила мне большая зеленая черепаха[91] весом по крайней мере в сотню фунтов, проплывшая мимо меня. Она появилась сзади и легко скользила в воде над самым песком, изящно двигая ластами. На меня она не обратила ни малейшего внимания. Ее панцирь был украшен ковром зеленого мха и множеством белесоватых морских желудей. Подобно манте, она тащила на себе паразита — к ее животу присосалось прилипало. Черепаха добралась до края пропасти и скользнула вниз, в глубину. Я знал, что черепаха не может долго обходиться без воздуха, и поэтому удивился, зачем она забирается так глубоко — ведь она время от времени должна подниматься на поверхность. Но черепаха погружалась все глубже и глубже, пока не скрылась во мраке.
Черепаха навела меня на мысль, что на краю подводной пропасти миграция имеет несколько иной характер, чем у берегов. Рыбы все время сновали между океанским дном и песчаной насыпью. Больше всего среди них было холёцентрусов, которых я встречал в сколько-нибудь значительных количествах только по ночам. Здесь же они шли из глубины непрерывным потоком. Казалось, они знают, куда направляются, и держали курс прямо на прибрежные скалы. Другие рыбы возвращались, переваливали через край пропасти и скользили вниз. Среди них я часто замечал красных и голубых морских попугаев. Зачем они стремились в глубину — было для меня загадкой, ибо крайняя граница водорослей, которыми они питаются, проходила по краю утеса. Тем не менее они появлялись в огромных количествах; вероятно, они поочередно жили то на прибрежных скалах, то в недрах океана.
Последние минуты, проведенные мной на краю мира, оказались самыми впечатляющими. Я решил спуститься как можно глубже — насколько позволит давление. Отдохнув, я подполз к самому краю пропасти и начал спуск, крепко держась за веревку. Откосы круто срывались вниз, песок осыпался, но веревка помогала мне держаться на ногах. Шел я медленно и дышал носом, чтобы уравнять давление, уже сказывавшееся на барабанных перепонках. Вот уже я спустился на десять, пятнадцать, двадцать футов… Я взглянул наверх: никакого признака поверхности. Я находился па глубине 55 футов. Для современного водолаза это не ахти как много, но при моем легком снаряжении это было достижение. Я знал, что дальше спускаться не следует, но остановиться не мог. Меня подстрекало любопытство — это непреодолимое чувство, влекущее нас вперед к неизвестному. Давление начало ощутимо давать себя знать: на грудь и желудок словно навалилась непомерная тяжесть. Дыхание участилось. Шестьдесят футов. Закружилась голова. Шестьдесят пять…
Я огляделся вокруг насколько хватал глаз; впереди виднелся лишь песчаный откос, уходивший вниз, в бесконечность. Песок, полная тьма и тишина. Ничего подобного я себе не представлял. В этом было что-то устрашающее именно благодаря неопределенности и неосязаемости. Я повернулся и стал подниматься. Высоко над краем пропасти виднелось золотистое свечение. От непривычного давления кружилась голова. Цепляясь то одной, то другой рукой за веревку, я упорно поднимался. Когда я достиг края обрыва, сверкающая масса золотистых ниточек потянулась вниз. Это был большой косяк рыбы, направлявшейся в бездну. Мы встретились на полпути. Они шли в тьму и вечный холод, а я — в прекрасный, овеянный воздухом, солнечный мир.
Бак на иоле — часть палубы от грот-мачты до носа.
Бизань — нижний (или, как на «Василиске», единственный) косой парус, ставящийся на бизань-мачте (первой от кормы).
Бимсы — поперечные крепления судна, род балок, соединяющих противоположные стороны шпангоутов (ребер судка). На бимсы настилается палуба.
Брашпиль — род ворота с горизонтальным валом.
Буй — цилиндрический поплавок с ажурной надстройкой, на вершине которой в темнее время суток зажигается огонь. Буи устанавливаются для ограждения опасных мест в открытом море, на подходах к портам и морских каналах.
