Роберт Лесли - Медведи и Я

Жар от горящего позади дома леса стал таким сильным, что было уже трудно дышать и я решил не откладывая переправить медвежат и дроздов через озеро. Когда я размещал медвежат в лодке, к озеру от русла Наггет-Крика приковыляла олениха. Спина ее еще дымилась. Зашатавшись, олениха рухнула в воду в десяти футах от каноэ. Обожжена она была смертельно и ноги сильно поранила, хрипло блея от боли, кротко следила своими карими широко расставленными глазами, как я вставлял патрон в ствол ружья. Я сделал то, что должен был сделать. Если обезумевшие звери, мечущиеся по берегу, и услышали выстрел, они не обратили на него внимания.

Жар усиливался, олень, лось и один гризли бросились в воду и поплыли к восточному берегу. В ранних сумерках на воде темнели очертания других зверей, отчаянно боровшихся за свое спасение. Работая веслом, я напряженно выискивал взглядом обессилевших животных и сумел выхватить с бледной, отливающей ртутным блеском глади озера рыжую белку, двух оленят и волчонка. Когда я втащил в каноэ рычащего волчонка, один из пугливых оленят рванулся, свалился за борт и утонул, пока я разворачивал каноэ, чтобы его выловить. Достигнув берега, я припрятал коробку с дроздами под кучкой гравия. Усталых беженцев выпустил, но они, как ни странно, не спешили выскакивать из лодки и покидать спасительное убежище. Разгрузившись, я отправился на помощь ослабевшим пловцам. Труднее всего оказалось помочь взрослому белесому поркупину. Он охотно подплыл к каноэ, но не мог взобраться по скользкому борту. Мне было страшно хватать этот плавучий кактус рукой, и я подставил поркупину весло. Он вцепился в лопасть когтями и зубами, и я втянул все его пятнадцать килограммов в каноэ. Расти, Дасти и Скреч забились под банку у моих ног, фыркая, рыча и скалясь на неподвижный клубок игл и жестких волос посреди лодки.

Когда мы приняли на борт двух белок, енота и пятнистого теленка карибу, настолько измученных, что они лежали, даже не в силах поднять головы, там, куда я их бросил, уже совсем стемнело, и я вынужден был вернуться на восточный берег. Поразительно, но семь из восьми животных не обращали никакого внимания ни на меня, ни на плеск воды за бортом. По-прежнему неподвижные, они не сводили глаз с поркупина, который дрожал и блевал. Когда мы пристали к берегу, они, как и первая партия спасенных, не хотели покидать каноэ, и в конце концов я оставил отверженного всеми поркупина в вытащенном на берег каноэ до утра.

На другом берегу озера огромный лес, раскинувшийся на многие мили, полыхал оранжево-красным костром, вздымая ввысь дрожащие щупальца дыма. И хотя я знал о множестве трагедий, совершавшихся сейчас в этом аду, не мог отрешиться от ощущения неодолимой притягательности этой ужасающей красоты.

Целый час мы с медвежатами неподвижно сидели на прибрежной гальке и безмолвно глядели на озаряемый вспышками небосклон и причудливые смутные отражения огня в озере. В тот день я убедился, что ни одно животное не разделяет человеческого поклонения огню, еще дремлющего в каждом из нас, поклонения, которое не в силах поколебать даже гибель живых творений природы, свершающаяся на наших глазах.

Мне совсем не хотелось есть, но я сварил целый котелок овсянки для медвежат, которых даже пожар не мог отвлечь от священного действа принятия пищи. Этой ночью мне не удалось отдохнуть. Я расстелил спальный мешок и залез в него вместе с медвежатами, но, как это бывает ночью, воспоминания об ужасах минувшего дня роились у меня в голове, и я боялся, что свихнусь.

Отдельные животные, добравшись до берега, до хрипоты звали своих детей и супругов или дико кричали из-за боли от ожогов, которую ощутили, выйдя из холодной воды. К трем часам дым опустился на поверхность озера и начал обволакивать восточный берег, и мы чихали и кашляли до утра. Белые как мука хлопья пепла укрыли землю тонким снежным покровом.

Наутро солнце на небе не появилось, и я решил, что его закрывает дым, такой плотный, что сквозь него даже не видно, как продвигается пожар. Но когда совсем рассвело, я увидел, что небо затянуто плотными темными дождевыми облаками. Первый редкий дождь вскоре погасил последние тлеющие угли в сгоревшем лесу и промыл воздух от удушающего дыма.

Пока я снова нагружал каноэ, чтобы успеть до ливня вернуться в дом Ред-Ферна (если он уцелел), я стал очевидцем еще одной трагедии, неизбежной при всяком лесном пожаре. Хищники, коренные жители восточного берега озера, со сверкающими глазами сбегались собрать богатую жатву пожара — всех слабых, растерянных, потерявшихся, кто после изнурительного плавания выбрался на берег. Я видел, как олень-самец с трудом поднимался на ноги, прижавшись к подножью скалы; когда же он развернулся, он встретился лицом к лицу с тремя волками. Он был так измучен, что широко расставил ноги, чтобы не упасть. Но даже и в этой безнадежной позиции, прижавшись задом к скале, он еще мог бы вспороть брюхо любому волку своими низко опущенными рогами. Волки не нападали, но кружили у него перед носом и менялись местами, чтобы измотать оленя. Я только собрался вмешаться, как олень отвернул голову, сгоняя с крупа муху, и этой секунды оказалось достаточно, чтобы волки разом вцепились в шею своей жертвы.

В это утро стали очевидны подлинные размеры бедствия. Огромное количество трупов, от крохотных землероек до оленей карибу, плыло по озеру — погибших от усталости, страха, ожогов или утонувших. Берег озера у нашего дома стал настоящей свалкой обугленных трупов тех животных, которые потратили всю волю и все силы, чтобы добраться до озера, а когда достигли наконец спасительной воды — уже было поздно. Я не пытался остановить медвежат, которые пожирали хомяков, белок и бурундуков, буквально усеивавших берег.

Дом Ред-Ферна оказался цел.

Прокормить осиротевших дроздов оказалось гораздо труднее, чем я думал. Проведя шесть недель с Расти, Дасти и Скречем, я забыл, что бывают такие разборчивые едоки, которые выплевывают все, что им не по вкусу, прямо тебе в лицо. Опытным путем я установил, что дроздам очень нравится смесь, которую я готовил, взбивая кукурузные хлопья, яичный порошок и пеммикан. Конечно, медвежата учуяли эту вкуснятину, пока я ее готовил, и подняли ужасный скандал, когда оказалось, что это — только для птиц.

Весь следующий день дождь продолжался, и, зарядив ружье Ред-Ферна, я позвал медвежат и отправился в обход по тихому, черному, зловонному лесу, вернее, по останкам леса — проверить, нет ли где-нибудь в овраге или ущелье раненых животных. В молчании пожарища мы не обнаружили ни признаков жизни, ни биения пульса, никакого дыхания. Даже запахи были другие, чуждые всему живому. Исчезли все звуки, из которых складывается таинственный гул живого леса. Из-за бурелома и выжженных карманов лесной подстилки идти было неимоверно трудно.