ни змеей, ни пиявкой. «Это» была трихома — форма доброкачественной опухоли, состоящей из шерсти, которая в данном случае сплелась в тугую веревку. Мне доводилось раз или два видеть подобные курьезы, но не столь длинные и не у новорожденного животного. А случилось вот что: во время внутриутробного развития плода несколько клеток, конструирующих шерсть, по непонятной причине начали размножаться с сумасшедшей скоростью, тогда как остальные клетки продолжали конструировать тело детеныша в обычном порядке. Если не считать этого удивительного «энтузиазма», эти клетки в остальном были нормальные, и их рост отнюдь не был сродни раковой опухоли. Более сложные патологии, когда некоторые группы клеток ведут себя во время развития плода столь же буйным образом, приводят к появлению «детенышей-монстров», которые в былые эпохи давали почву для слухов о «мальчиках-собаках» и «мальчиках-птицах», и, если таковые выживали, их выставляли напоказ на потеху публике.
Что же касается «змеи», «прицепившейся» к голове детеныша, то для ее удаления достаточно было сделать в основании опухоли местную инъекцию, чуть-чуть поработать скальпелем и наложить пару швов. После этого мы сделали укол ривайвона в яремную вену спящей мамаше; через две минуты она как ни в чем не бывало пришла в сознание и встала на ноги. Обнюхав своего отпрыска, чтобы убедиться, что с ним ничего не случилось, она подняла на нас глаза, полные недоверия. Мы с Файзалом от греха подальше кинулись за ограду: не следует ошиваться около животного, которому только что внутривенно ввели противоядие.
Сопровождая меня до машины, Файзал нес трихому на вытянутых ладонях с таким почтением, с каким придворный несет корону на подушечке.
— Могу я оставить ее у себя, доктор? — спросил он.
— Да, разумеется, — ответил я.
Позже я узнал, что шустрый малый продал диковинку за две тысячи дирхамов какому-то третьеразрядному шейху, выдав ее за мумифицированный труп змеи, прокравшейся во чрево жеребой антилопы. Друзья и слуги шейха были единодушны во мнении, что если разрезать эту змею на кусочки, приготовить под хитроумным соусом и съесть, то это чудесным образом излечит его превосходительство от импотенции (о которой давно ползли слухи).
Мне было бы интересно узнать, не пожелал ли бы владыка приобрести пятиногого фризского теленка, которого я принял, будучи новоиспеченным ветеринаром у себя в родном городе Рочдейле, или орла из Зальцбургского зоопарка, у которого был превосходно развитый третий комплект… когтей, выраставших не откуда-нибудь, а из груди. Но гвоздем программы был бы, конечно, зуб, который я удалил в Сингапуре у самца зебры из… опухоли яичника…
В практике моей работы с экзотическими созданиями мне столько раз доводилось сталкиваться с сиамскими близнецами. Как-то вызвали меня принимать сложные роды у лошади Пржевальского в зоопарке Белль-Вю. Кобыла лежала в своей конюшне на боку на куче мягкой соломы, над ней склонился многоопытный старший смотритель Мэтт Келли. Ирландец был раздет до пояса, руки у него были в мыльной пене пополам с кровью.
— Я думал, ты уж не придешь, — процедил он, звучно скрежеща зубами. — Марге очень тяжело. Не сомневаюсь, что схватки длились всю ночь. — Он погладил ее ладонью по крупу. — Ей-богу, печенкой чувствую, жеребенок там в полном порядке, но никак не может пробить себе путь наружу — ни головой, ни хвостом вперед.
— Увидал бы мягкую ирландскую травку, сразу бы выскочил, — пошутил я.
— Не надо! И без того тошно, а ты еще смеешься! — парировал он. — Лучше сними куртку и скажи, что ты предлагаешь предпринять, чтобы извлечь жеребенка на свет.
Лошади Пржевальского — предки наших домашних лошадей и пони — обитали в пустынях Монголии. Сохранились ли в дикой природе — неизвестно, по всей вероятности, вымерли в конце 1960-х годов. Эти животные, как правило, требуют к себе осторожного подхода, ибо здорово лягаются и кусаются, если их потревожишь. Но Марга, пережившая процесс трудных, сложных родов, не стала ни кусаться, ни лягаться, когда я стал на колени, чтобы осмотреть ее. Я прощупал ей пульс под нижней челюстью, нажал кулаком в живот, а затем, тщательно вымыв руку густыми хлопьями мыла «Люкс», запустил ее внутрь влагалища — кобыла все снесла, мне не пришлось прибегать ни к каким транквилизаторам. Большинство диких животных, которым мне случалось помогать при родах, по такому случаю соглашаются на временное перемирие с человеком. Я знал: кобыла понимает без дополнительных разъяснений, что я пришел к ней для того, чтобы помочь, а не затем, чтобы побеспокоить. Хотя кое-что из того, что я собирался предпринять, окажется малоприятным, а то и болезненным; но эта боль неизбежна, а не причиняется по неосторожности или злому умыслу, как это, увы, слишком часто бывает со стороны людей по отношению к животным. Такие опасные создания, как, например, жирафиха, зебра или самка африканского бизона, которые могут и брыкнуть, и толкнуть, и укусить, если к ним подойти слишком быстро, не говоря уже о том, чтобы тронуть за интимные места, позволяли мне глубоко запускать руку в родовой канал, а сами терпеливо стояли или лежали, ожидая окончания таинственного, магического процесса, включающегося в себя зачатие, вынашивание и рождение. Но как только жеребенок, теленок, щенок или иной детеныш являлись на свет, перемирие заканчивалось — за исключением памятных случаев рождения обезьяньих детенышей, когда счастливая мамаша позволяла мне взять своего отпрыска на руки и даже сама протягивала — не только непосредственно после рождения, но и всякий раз, когда я приходил навещать их в последующие дни. Вот эти-то удивительные вещи и делают меня особенно счастливым в моей профессии, и тогда я искренне горжусь тем, что избрал стезю доктора диких созданий, а не всяких там лошадей и собак, не говоря уже о двуногих. Но у других животных — не приматов, — как только свершается таинство рождения, примирение с человеком-помощником заканчивается, и все возвращается в обычное русло. Я не виню в этом животных — но те редкие мгновения (именно часы), когда между мною и существом, дающим жизнь другому существу, устанавливается доверительная связь и нет необходимости скрывать от пациентки свое присутствие путем применения усыпляющих и транквилизирующих средств, для меня в высшей степени драгоценны.
Стоя на коленях на соломе, я глубже запустил руку в родовой канал кобылы Пржевальского и нащупал пальцами полностью расслабленную, широко раскрытую шейку матки. Далее пальцы мои остановились на чем-то, на ощупь напоминающем кастрюлю, полную ошпаренного кипятком лука-порея. Это были копытца и нижние части конечностей детеныша. Теперь нужно было — исключительно ощупью — определить, как залегает плод, а затем решить, как лучше помочь разрешению. Я стал нащупывать передние и задние
