— Загляни, но только быстро.
Оказавшись в сарае, Кантор начал ковыряться в куче сена, сваленного в углу. Пес несколько раз чихнул и поднял такой столб пыли, что старшине пришлось отойти к самой двери.
— Эй, Тютю, не пыли так сильно… Слышишь? Перепачкаешься теперь, а ведь я только вчера купал тебя…
— Чего ты там бормочешь? — спросил со двора капитан.
— Да Кантор тут роется в сене, как крот, — объяснил Чупати, выходя во двор.
— Что-то слишком долго он там копается, — заметил Шатори.
Через несколько минут из сарая выскочил Кантор с какой-то тряпкой в зубах.
— Вот из-за этой тряпки ты столько копался?
Кантор стряхнул с себя пыль, но тряпки изо рта не выпустил.
— Не дури, отдай сюда… — проговорил Чупати.
— А ведь это пиджак! — радостно воскликнул Шатори и, схватив его, стал примерять клочок с пуговицей. — Замечательно!
— Вот видишь, товарищ начальник, никогда не нужно торопиться, когда работает овчарка, — не без гордости заметил старшина.
Кантор подошел к хозяину и сел у его ног.
— Молодец! Получай щелчок в лоб, — засмеялся старшина и шутливо щелкнул пса по лбу. — Ну и грязный же ты…
Шатори не ошибся: на очередном допросе Клотар встал на путь отрицания своей вины. Прежде всего он заявил, что ни брюки, ни пиджак ему не принадлежат.
Показания двух свидетелей, которых разыскал Кути и которые утверждали, что в день совершения преступления видели Клотара неподалеку от этого места, обвиняемый отвел.
Шатори задумался. Ему хотелось представить в, суд не только свою версию и вещественные доказательства, но и признание самого инженера, хотя при наличии таких доказательств его признание было бы желательно, но отнюдь не обязательно.
И вдруг капитану пришла в голову интересная мысль. Он вызвал к себе Калди и сказал:
— Приведите ко мне старуху на допрос.
— Она у меня в кабинете. Я ее только что допрашивал.
— Тем лучше… Тогда переведите ее в четырнадцатую камеру.
— Четырнадцатая камера занята, — заметил капитан.
— Арестованного из четырнадцатой переведите в ее камеру, а старуху посадите туда!
— Слушаюсь.
— Дело в том, что разговоры оттуда можно прослушивать. В пятнадцатой кто-нибудь сидит?
— Насколько мне известно, никто…
— Прикажите технику установить в пятнадцатой камере потайной микрофон. Когда все будет готово, посадите в пятнадцатую Клотара, а его мать — в соседнюю. А когда будете сопровождать старуху в камеру, шепните ей, что сын, мол, сидит с нею по соседству и что с ним можно переговорить через вентиляционное отверстие.
— Вас понял, — просиял Калди.
Через полчаса микрофоны в камерах были уже установлены, а в кабинете Шатори их подключили к магнитофону. Капитан подсел к микрофону и с нетерпением стал ждать, когда старуха начнет переговоры с сыном.
В кабинет вошел Чупати и спросил:
— Товарищ начальник, а что будем делать с шофером? Пришла его жена, просит свидания…
В этот момент в усилителе раздались какие-то звуки. Услышав их, капитан жестом приказал старшине замолчать и включил магнитофон.
— Сынок… ты слышишь меня? — раздался осторожный голос старухи.
Однако ей никто не ответил.
— Сынок, Йене…
— Это ты?
— Я.
— Откуда ты говоришь?
— Из соседней камеры. Я узнала, что ты рядом…
Затем последовала долгая пауза. Наконец старуха проговорила:
— Перед дверью никого нет… Йене, не сердись на меня…
— Ты — сумасшедшая!
— Я люблю тебя больше жизни… Все это я сделала ради тебя…
— Ты их убила!
— Только одну.
— И остальных тоже. Ты была причиной всего… А если любишь меня, докажи свою любовь.
— Ты забыл, сколько бессонных ночей провела я у твоей постели, когда ты болел?
— Оставь это. Полицейские нашли мой пиджак…
— Боже мой! Что им нужно от тебя?
— Если любишь меня, возьми на себя и мою вину.
— Какая у тебя вина?
— Ты убила мою жену. Тебе теперь все равно. Ты старая, тебе много не дадут, а меня…
— Я все возьму на себя… Но что мне им сказать?
— В машине на улице Табори ты увидела девушку… во время бури… и задушила ее… Поняла? Вчера ты тоже задушила женщину, потому что ревновала ее ко мне… Признайся, возьми все на себя… А я тебя не забуду. Я буду носить вкусные передачи. Каждый день ходить буду… Поняла?
— Да.
— Пиджак ты нашла в машине, принесла домой и спрятала в сарае.
— Хорошо.
— Осторожно, сюда идут. Молчи!
Капитан выключил магнитофон и задумался. Присутствовавший при этом старшина кашлянул, напомнив о себе.
— Что ты сказал?
— Пришла жена шофера. Просит свидания с мужем.
Капитан позвонил дежурному по КПЗ и приказал:
— Арестованного из девятой камеры привести ко мне, и с вещами.
— Ух! Ну и получит же он от своей жены! Не хотел бы я оказаться в его шкуре, — усмехнулся Чупати.
В пятницу под вечер старшина Чупати повел Кантора покормить в бокс на горе. Старшина спешил. Начальство предоставило ему краткосрочный отпуск, и он хотел уехать к семье вечерним поездом. С самой весны Чупати работал в столице и практически бывал дома только раз в две недели.
От тоскливого чувства одиночества старшину спасало то, что у него почти никогда не оставалось свободного времени. А иногда работы бывало столько, что даже в назначенное время не удавалось выбраться к семье. На прошлой неделе, например, съездить домой так и не удалось, и поэтому сейчас капитан Шатори отпустил старшину до вторника.
Уезжая домой, Чупати, как правило, Кантора с собой не брал. И каждый раз старшина прощался со своим четвероногим другом так, будто уже никогда больше им не суждено было свидеться.
На собачью площадку они пришли ровно в половине четвертого, когда звон колокола возвестил о начале кормления. Кантор хотя и редко бывал на площадке, но прекрасно знал, что означает этот звон. Пес облизал губы, предчувствуя трапезу. На работе он обычно забывал о еде и ел всегда вместе с хозяином.
Торопись пообедать. — Чупати пропустил пса в бокс и захлопнул дверцу. — Перед отъездом немного прогуляемся, понял?
Кантор добродушно тявкнул в ответ, словно пожелал приятного аппетита хозяину. Настроение у Кантора было отличное. День стоял спокойный, солнечный. Около него, радостно пофыркивая, закружился щенок. Кантор с родительским благодушием относился к многочисленным проказам щенка. Одного никак не мог понять Кантор: почему Тончи так плохо растет, хотя пахнуть от него стало, как от совершенно взрослой собаки. Временами этот запах был таким резким, что Кантору приходилось уходить в самый дальний угол бокса, а при приближении Тончи угрожающе рычать.
